Владение и его защита в проекте «Вещного права» российского Гражданского кодекса
Даниил Олегович Тузов, профессор кафедры гражданского права СПбГУ, доктор юридических наук, доктор римского и гражданского права (Roma, LaSapienza)
ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Институт владения и его перспективы вызывают в отечественной гражданско-правовой науке различные оценки. Наряду с безусловным одобрением и признанием настоятельной потребности его закрепления в ГК РФ высказывается также взгляд о нецелесообразности столь радикального обновления сложившейся правовой материи.
Иногда это последнее мнение является частью более общей негативной оценки всего Проекта вещного права. Отмечается, что предполагаемая им революционная перестройка системы вещных прав повергнет правоприменительную практику в хаос и уничтожит ту стабильность, которая более или менее достигнута в ней в настоящее время на основе действующего ГК и иного законодательства. Что же касается конкретно владения, то обращается внимание на то обстоятельство, что российские суды уже и независимо от закона выработали довольно совершенный институт владения: «В этой сфере, – указывает А.О. Рыбалов, – наша судебная практика совершила самый настоящий подвиг: не просто разработала развернутое учение о владении при полном молчании закона, но подняла его на уровень лучших мировых образцов».
Эти в целом верные замечания не могут, однако, служить основанием для вывода о ненужности введения в ГК на данном этапе норм о владении. С одной стороны, суждение о всесторонней проработанности данного института в судебной практике видится некоторым преувеличением. Эта его разработка коснулась главным образом концепции двойного владения, но не затронула, например, вопросов приобретения и утраты владения (помимо передачи вещи в зависимое обладание), а главное – владельческой защиты, которая просто не может быть надлежащим образом регламентирована вне закона. Имеющийся сегодня суррогат этой защиты – удержание и восстановление владения силами правоохранительных органов – не имеет ничего общего с частным правом и не подчинён какой-либо ясной процедуре, на что справедливо обращается внимание. С другой же стороны, действительно ценный опыт, наработанный судебной практикой, вовсе не исключает необходимости закрепления института владения в ГК, а, напротив, может и должен стать основой для его правильного законодательного формулирования.
Но иногда вообще ставится под сомнение целесообразность для российского права наиболее важной составляющей института владения – владельческой защиты. Со ссылками на исторический опыт дореволюционной России отмечаются негативные практические стороны такой защиты, а применительно к современному российскому праву указывается, что её задачи вполне эффективно решают процессуальные (в том числе уголовно-процессуальные) и административно-правовые механизмы.
Эти аргументы не представляются убедительными. Ссылки на исторический опыт не могут быть решающими в условиях давно изменившихся правовых реалий. Да и в дореволюционной России мнение о вреде владельческой защиты как таковой разделялось далеко не всеми. Так, несмотря на жесткую критику со стороны ряда практических юристов, разработчики проекта русского Гражданского уложения, тем не менее, сочли необходимым такую защиту предусмотреть. А что касается современного права, то сомнения в целесообразности института, востребованность которого ясно показывают не только гражданско-правовые кодификации романистической (= континентальной европейской) традиции, но и современная судебная практика стран, в которых защита владения существует, выглядят несколько надуманными. По замечанию Рудольфа фон Иеринга, «если учреждение живет целые столетия, то беспристрастный ум не может не прийти к убеждению, что оно покоится на твердых основах».
Не может служить аргументом против владельческой защиты и утверждение об альтернативной возможности решать проблемы, вызвавшие к жизни этот институт, на основе презумпции законности владения, которая также предусмотрена в Проекте (п. 2 ст. 213). Полагают, что в условиях действия этой презумпции, тех же самых по существу результатов, к которым приводит осуществление владельческой защиты, можно добиваться и петиторными исками – виндикационным и негаторным.
С этим мнением также нельзя согласиться. Прежде всего, презумпция законности владения отнюдь не означает презумпцию наличия у владельца права собственности или иного вещного права, при которой имелось бы основание для названных вещных исков: ведь согласно Проекту законным считается также владение, осуществляемое на основании «соглашения с собственником или с обладателем иного вещного права» (пп. 2 п. 1 ст. 213), т.е., иными словами, необязательно даже на основании действительного договора с обладателем права на вещь, достаточно простого согласия, воли такого обладателя. Презумпция же права собственности или иного вещного права ни действующим законодательством, ни Проектом не предусматривается, и это вполне понятно: странным было бы противоположное решение. Напротив, указание при определении вещных исков в качестве активно легитимированного на них лица именно собственника или субъекта иного вещного права (ст. 301, 304, 305 ГК, ст. 227, 230 Проекта) говорит о том, что истец по таким искам должен доказать то своё право, защиты которого он требует. Но даже если и предусмотреть подобную презумпцию, она не решала бы в полной мере задач института владельческой защиты, поскольку могла бы быть опровергнута, а разрешение вызванного этим спора о праве лишило бы защиту оперативности, составляющей преимущество поссессорного процесса.
Итак, введение в ГК института владения вообще и владельческой защиты в частности представляется обоснованным. Другое дело, каково будет его содержание. Бесспорно, что при его разработке должны быть максимально учтены те положения, которые выработала до сих пор судебная практика и которые Проект в весьма существенных вопросах, к сожалению, игнорирует. Их закрепление, обобщение, корректировка, дополнение должны быть основой для построения нового института. С другой стороны, при этом неправильно было бы не учитывать и сложившийся опыт правового регулирования в других странах, имеющих общую с Россией правовую традицию.
Ознакомление с положениями Проекта о владении (главы 13 и 14) обнаруживает их серьёзные недостатки, которые, по-видимому, явились следствием того, что у авторов не было до конца продуманной концепции владения, а также их невнимания к уже существующим в этой области моделям и опыту их применения. В результате данная часть Проекта нуждается в переосмыслении и кардинальной переработке. В этой статье предлагаются возможные пути её улучшения.
Что же касается Проекта вещного права в целом, то, думается, правы те, кто предостерегает от принятия его в существующем виде в качестве единого законодательного акта. Более правильным и безболезненным для практики было бы постепенное воплощение в законе отдельных его частей после соответствующей доработки путём «точечных» изменений действующего ГК. Одной из таких частей и являются главы о владении и его защите.
Институт владения и его перспективы вызывают в отечественной гражданско-правовой науке различные оценки. Наряду с безусловным одобрением и признанием настоятельной потребности его закрепления в ГК РФ высказывается также взгляд о нецелесообразности столь радикального обновления сложившейся правовой материи.
Иногда это последнее мнение является частью более общей негативной оценки всего Проекта вещного права. Отмечается, что предполагаемая им революционная перестройка системы вещных прав повергнет правоприменительную практику в хаос и уничтожит ту стабильность, которая более или менее достигнута в ней в настоящее время на основе действующего ГК и иного законодательства. Что же касается конкретно владения, то обращается внимание на то обстоятельство, что российские суды уже и независимо от закона выработали довольно совершенный институт владения: «В этой сфере, – указывает А.О. Рыбалов, – наша судебная практика совершила самый настоящий подвиг: не просто разработала развернутое учение о владении при полном молчании закона, но подняла его на уровень лучших мировых образцов».
Эти в целом верные замечания не могут, однако, служить основанием для вывода о ненужности введения в ГК на данном этапе норм о владении. С одной стороны, суждение о всесторонней проработанности данного института в судебной практике видится некоторым преувеличением. Эта его разработка коснулась главным образом концепции двойного владения, но не затронула, например, вопросов приобретения и утраты владения (помимо передачи вещи в зависимое обладание), а главное – владельческой защиты, которая просто не может быть надлежащим образом регламентирована вне закона. Имеющийся сегодня суррогат этой защиты – удержание и восстановление владения силами правоохранительных органов – не имеет ничего общего с частным правом и не подчинён какой-либо ясной процедуре, на что справедливо обращается внимание. С другой же стороны, действительно ценный опыт, наработанный судебной практикой, вовсе не исключает необходимости закрепления института владения в ГК, а, напротив, может и должен стать основой для его правильного законодательного формулирования.
Но иногда вообще ставится под сомнение целесообразность для российского права наиболее важной составляющей института владения – владельческой защиты. Со ссылками на исторический опыт дореволюционной России отмечаются негативные практические стороны такой защиты, а применительно к современному российскому праву указывается, что её задачи вполне эффективно решают процессуальные (в том числе уголовно-процессуальные) и административно-правовые механизмы.
Эти аргументы не представляются убедительными. Ссылки на исторический опыт не могут быть решающими в условиях давно изменившихся правовых реалий. Да и в дореволюционной России мнение о вреде владельческой защиты как таковой разделялось далеко не всеми. Так, несмотря на жесткую критику со стороны ряда практических юристов, разработчики проекта русского Гражданского уложения, тем не менее, сочли необходимым такую защиту предусмотреть. А что касается современного права, то сомнения в целесообразности института, востребованность которого ясно показывают не только гражданско-правовые кодификации романистической (= континентальной европейской) традиции, но и современная судебная практика стран, в которых защита владения существует, выглядят несколько надуманными. По замечанию Рудольфа фон Иеринга, «если учреждение живет целые столетия, то беспристрастный ум не может не прийти к убеждению, что оно покоится на твердых основах».
Не может служить аргументом против владельческой защиты и утверждение об альтернативной возможности решать проблемы, вызвавшие к жизни этот институт, на основе презумпции законности владения, которая также предусмотрена в Проекте (п. 2 ст. 213). Полагают, что в условиях действия этой презумпции, тех же самых по существу результатов, к которым приводит осуществление владельческой защиты, можно добиваться и петиторными исками – виндикационным и негаторным.
С этим мнением также нельзя согласиться. Прежде всего, презумпция законности владения отнюдь не означает презумпцию наличия у владельца права собственности или иного вещного права, при которой имелось бы основание для названных вещных исков: ведь согласно Проекту законным считается также владение, осуществляемое на основании «соглашения с собственником или с обладателем иного вещного права» (пп. 2 п. 1 ст. 213), т.е., иными словами, необязательно даже на основании действительного договора с обладателем права на вещь, достаточно простого согласия, воли такого обладателя. Презумпция же права собственности или иного вещного права ни действующим законодательством, ни Проектом не предусматривается, и это вполне понятно: странным было бы противоположное решение. Напротив, указание при определении вещных исков в качестве активно легитимированного на них лица именно собственника или субъекта иного вещного права (ст. 301, 304, 305 ГК, ст. 227, 230 Проекта) говорит о том, что истец по таким искам должен доказать то своё право, защиты которого он требует. Но даже если и предусмотреть подобную презумпцию, она не решала бы в полной мере задач института владельческой защиты, поскольку могла бы быть опровергнута, а разрешение вызванного этим спора о праве лишило бы защиту оперативности, составляющей преимущество поссессорного процесса.
Итак, введение в ГК института владения вообще и владельческой защиты в частности представляется обоснованным. Другое дело, каково будет его содержание. Бесспорно, что при его разработке должны быть максимально учтены те положения, которые выработала до сих пор судебная практика и которые Проект в весьма существенных вопросах, к сожалению, игнорирует. Их закрепление, обобщение, корректировка, дополнение должны быть основой для построения нового института. С другой стороны, при этом неправильно было бы не учитывать и сложившийся опыт правового регулирования в других странах, имеющих общую с Россией правовую традицию.
Ознакомление с положениями Проекта о владении (главы 13 и 14) обнаруживает их серьёзные недостатки, которые, по-видимому, явились следствием того, что у авторов не было до конца продуманной концепции владения, а также их невнимания к уже существующим в этой области моделям и опыту их применения. В результате данная часть Проекта нуждается в переосмыслении и кардинальной переработке. В этой статье предлагаются возможные пути её улучшения.
Что же касается Проекта вещного права в целом, то, думается, правы те, кто предостерегает от принятия его в существующем виде в качестве единого законодательного акта. Более правильным и безболезненным для практики было бы постепенное воплощение в законе отдельных его частей после соответствующей доработки путём «точечных» изменений действующего ГК. Одной из таких частей и являются главы о владении и его защите.
КОНЦЕПЦИЯ ВЛАДЕНИЯ
Определение
П. 1 ст. 209 Проекта устанавливает:
«Владение означает фактическое господство лица над объектом владения (статья 211) и сохраняется до тех пор, пока владелец имеет свободный доступ к объекту владения»
Смысловым центром в этом определении (которое в случае принятия Проекта станет легальным) является категория фактического господства. Что понимается под ним?
Казалось бы, определение владения через фактическое господство опирается на подход, использованный более 120 лет назад авторами Германского гражданского уложения (BGB), которые, не дав отдельной легальной дефиниции владения, всё же определили его через tatsächliche Gewalt über die Sache, т.е. «фактическую власть над вещью» (абз. 1 § 854). В доктрине это понятие принято обозначать также как «фактическое господство над вещью» (tatsächliche Sachherrschaft) или «фактическую возможность господства» (tatsächliche Beherrschungsmöglichkeit). Известно, что разработчиками BGB такое господство понималось как чисто материальное обладание, независимо от какой-либо владельческой воли, даже направленной на простое, несамостоятельное держание. В объяснительной записке (Denkschrift) к проекту BGB прямо говорится: «Какой-либо воли, направленной на приобретение владения, проект не требует» и далее приводятся примеры «владения» со стороны малолетних и душевнобольных.
Должно ли подобным же образом пониматься «фактическое господство» и в нашем Проекте? Для ответа на этот вопрос необходимо, учитывая традиционные представления о владении, обратиться к конкретным положениям самого Проекта.
Определение
П. 1 ст. 209 Проекта устанавливает:
«Владение означает фактическое господство лица над объектом владения (статья 211) и сохраняется до тех пор, пока владелец имеет свободный доступ к объекту владения»
Смысловым центром в этом определении (которое в случае принятия Проекта станет легальным) является категория фактического господства. Что понимается под ним?
Казалось бы, определение владения через фактическое господство опирается на подход, использованный более 120 лет назад авторами Германского гражданского уложения (BGB), которые, не дав отдельной легальной дефиниции владения, всё же определили его через tatsächliche Gewalt über die Sache, т.е. «фактическую власть над вещью» (абз. 1 § 854). В доктрине это понятие принято обозначать также как «фактическое господство над вещью» (tatsächliche Sachherrschaft) или «фактическую возможность господства» (tatsächliche Beherrschungsmöglichkeit). Известно, что разработчиками BGB такое господство понималось как чисто материальное обладание, независимо от какой-либо владельческой воли, даже направленной на простое, несамостоятельное держание. В объяснительной записке (Denkschrift) к проекту BGB прямо говорится: «Какой-либо воли, направленной на приобретение владения, проект не требует» и далее приводятся примеры «владения» со стороны малолетних и душевнобольных.
Должно ли подобным же образом пониматься «фактическое господство» и в нашем Проекте? Для ответа на этот вопрос необходимо, учитывая традиционные представления о владении, обратиться к конкретным положениям самого Проекта.
Corpus possessionis и animus possidendi
Следуя романистической традиции, считается, что для владения необходимы два элемента.
Во-первых, элемент материальный, т.е. материальное, физическое обладание вещью, её держание. Этот элемент принято называть corpus possessionis, а сами римские юристы выражали его осуществление фразой «corpore possidere» (букв.: «телесно владеть»).
Во-вторых, для владения необходим элемент психологический, т.е. такое отношение к вещи, какое проявляет к своим вещам собственник, а именно осознание обладания вещью (интеллектуальный аспект) и намерение обладать ею как своей собственной, исключая любое другое лицо (волевой аспект). Этот элемент обозначается как animus possidendi (или как animus rem sibi habendi, animus domini) и со времен римского права традиционно признаётся в качестве необходимого для владения (во всяком случае, оригинарного) в большинстве континентальных правопорядков. Согласно казуистике римских источников, данного элемента нет, если, например, вещь вкладывается в руку спящему или занесена на земельный участок ветром или течением реки. С другой стороны, разумеется, не требуется непрерывного проявления владельческой воли в отношении каждой конкретной вещи, находящейся в сфере хозяйственного господства лица: воля владеть не считается прекратившейся, когда владелец спит, находится в ином бессознательном состоянии, забыл о каких-то конкретных вещах, находящихся в его доме или хозяйстве, или даже не знает о конкретных единицах вновь произведённой на его предприятии продукции.
Традиционная концепция в той или иной мере находит отражение и в современной доктрине владения большинства стран. На уровне законодательства она вполне отчетливо звучит в ст. 1140 итальянского ГК (Codice civile) – самого современного среди «старых» европейских гражданских кодексов, проникнутого гораздо более, чем другие, римскими концепциями и терминологией: «Владение является властью над вещью, которая выражается в деятельности, соответствующей осуществлению права собственности или иного вещного права».
Хотя в ряде иных континентальных кодификаций, основанных на романистической традиции, эта концепция не выражена с достаточной определённостью, общепринятые толкования соответствующих норм тем не менее весьма близки к римско-правовому пониманию владения. Особняком в этом плане, как уже отмечалось, стояло немецкое право периода принятия BGB: «для наличности владения оказывается необходимым только corpus possessionis; реквизит же animus [possidendi] совершенно оставлен», – так оценивал концепцию владения, заложенную в этом кодексе, И.А. Покровский. Данная концепция подвергалась критике рядом видных немецких юристов, таких как Рудольф фон Иеринг, который в голом corpus possessionis видел лишь «простое пространственное отношение» (Raumverhaltniss), или Генрих Дернбург, который усматривал в нём только «побочную форму владения» (Nebenform des Besitzes). Авторы же BGB считали преимуществом подобного подхода то, что он позволяет распространить владельческую защиту на «лиц, неспособных к воле (дети, душевнобольные)».
Следуя романистической традиции, считается, что для владения необходимы два элемента.
Во-первых, элемент материальный, т.е. материальное, физическое обладание вещью, её держание. Этот элемент принято называть corpus possessionis, а сами римские юристы выражали его осуществление фразой «corpore possidere» (букв.: «телесно владеть»).
Во-вторых, для владения необходим элемент психологический, т.е. такое отношение к вещи, какое проявляет к своим вещам собственник, а именно осознание обладания вещью (интеллектуальный аспект) и намерение обладать ею как своей собственной, исключая любое другое лицо (волевой аспект). Этот элемент обозначается как animus possidendi (или как animus rem sibi habendi, animus domini) и со времен римского права традиционно признаётся в качестве необходимого для владения (во всяком случае, оригинарного) в большинстве континентальных правопорядков. Согласно казуистике римских источников, данного элемента нет, если, например, вещь вкладывается в руку спящему или занесена на земельный участок ветром или течением реки. С другой стороны, разумеется, не требуется непрерывного проявления владельческой воли в отношении каждой конкретной вещи, находящейся в сфере хозяйственного господства лица: воля владеть не считается прекратившейся, когда владелец спит, находится в ином бессознательном состоянии, забыл о каких-то конкретных вещах, находящихся в его доме или хозяйстве, или даже не знает о конкретных единицах вновь произведённой на его предприятии продукции.
Традиционная концепция в той или иной мере находит отражение и в современной доктрине владения большинства стран. На уровне законодательства она вполне отчетливо звучит в ст. 1140 итальянского ГК (Codice civile) – самого современного среди «старых» европейских гражданских кодексов, проникнутого гораздо более, чем другие, римскими концепциями и терминологией: «Владение является властью над вещью, которая выражается в деятельности, соответствующей осуществлению права собственности или иного вещного права».
Хотя в ряде иных континентальных кодификаций, основанных на романистической традиции, эта концепция не выражена с достаточной определённостью, общепринятые толкования соответствующих норм тем не менее весьма близки к римско-правовому пониманию владения. Особняком в этом плане, как уже отмечалось, стояло немецкое право периода принятия BGB: «для наличности владения оказывается необходимым только corpus possessionis; реквизит же animus [possidendi] совершенно оставлен», – так оценивал концепцию владения, заложенную в этом кодексе, И.А. Покровский. Данная концепция подвергалась критике рядом видных немецких юристов, таких как Рудольф фон Иеринг, который в голом corpus possessionis видел лишь «простое пространственное отношение» (Raumverhaltniss), или Генрих Дернбург, который усматривал в нём только «побочную форму владения» (Nebenform des Besitzes). Авторы же BGB считали преимуществом подобного подхода то, что он позволяет распространить владельческую защиту на «лиц, неспособных к воле (дети, душевнобольные)».
Фактическое господство и субъекты владения
Какой из этих двух концепций соответствует понятие владения, предлагаемое Проектом? Как мы уже видели, закрепленное в нём определение владения не содержит прямых указаний на animus possidendi. Обратим внимание на ещё одно положение – п. 1 ст. 210:
«Владение доступно любому лицу»
Из него можно было бы сделать вывод, что владение доступно и малолетнему, и лицу, признанному недееспособным вследствие психического расстройства. Является ли, таким образом, animus possidendi, согласно идее разработчиков, необходимым для владения, и не представляет ли собой владение чисто материальное обладание?
Именно в этом смысле понимают принятую Проектом концепцию владения некоторые её критики. Как полагает, например, А.Д. Рудоквас, «авторы Концепции, судя по всему, исходят из того, что воля владеть вещью не является конституирующим элементом владения. По этой причине они устанавливают (п. 2.2 Концепции), что “владение, в том числе получение владения, доступно недееспособным”. Очевидно, речь идёт о том, что под владением понимается просто “нахождение вещи в сфере распознаваемого хозяйственного господства” лица безотносительно к тому, осознает ли оно себя владельцем, знает ли о наличии у него владения, хочет ли оно владеть и т.п.».
В этой интерпретации не разграничиваются должным образом две самостоятельные правовые категории – дееспособность как формально определённое юридическое состояние, с одной стороны, и естественная психическая способность понимать значение своих действий и руководить ими (иногда именуемая «натуральной» дееспособностью в противовес «законной») – с другой. Ведь из того, что владение «доступно любому лицу», а значит, в том числе недееспособному, ещё отнюдь не следует, что намерение владеть или его отсутствие должно быть, по идее авторов Проекта, иррелевантно для владения и что владельцами, согласно этой же идее, могут быть даже новорождённые дети или лица, которые вследствие психического расстройства неспособны понимать значение своих действий или руководить ими.
Вспомним, что согласно римской концепции для приобретения владения необходимо соединение обоих элементов – материального и психологического. Для наличия же второго из них, animus possidendi, а значит, и для приобретения самого владения необходима (так же, как и для приобретения прав) способность лица понимать значение своих действий и руководить ими. Поэтому, например, сумасшедший не признавался способным приобрести владение, если только не действовал в момент просветления. Что касается несовершеннолетних и в особенности малолетних (infantes), то в этом вопросе мнения римских юристов расходились: одни признавали за ними способность приобретать владение самостоятельно или с согласия опекуна (auctoritas tutoris), другие же её отрицали. Считается, что первое из этих решений в любом случае предполагало достижение несовершеннолетним известной степени развития и не могло распространяться на всех малолетних, например на новорождённых, которые не обладают способностью понимать значение своих действий и руководить ими.
Сходный подход господствует и в наше время, например, в немецкой и итальянской доктрине и судебной практике, хотя соответствующие национальные кодексы ничего не говорят о том, кто может быть владельцем и приобретать владение. «Воля к приобретению владения, – отмечает М. Вольф, – не требует качества сделочной воли. Достаточно так называемой натуральной воли, которую может иметь даже несделкоспособное лицо». Подобным же образом разъяснён этот вопрос в одном из решений Кассационного суда Италии: «…Акт приобретения владения составляет юридическое действие несделочной природы, поскольку для него необходима лишь воля осуществлять своё господство над вещью, в то время как правовой эффект “adprehensio” происходит непосредственно из закона, независимо от намерения субъекта приобрести собственность или иное вещное право на эту вещь. Следовательно, для приобретения владения не требуется дееспособность, необходимая для юридических сделок, но достаточна способность понимать и желать (натуральная дееспособность), которой может обладать в конкретном случае также несовершеннолетний» (курсив мой. – Д.Т.).
Но вернемся к Проекту. Сколь бы абстрактным и неопределённым ни было указание в нём на «фактическое господство», давая основание для упрека в том, что оно «ничуть не яснее самой определяемой категории владения», тем не менее, даже если исходить из общего значения этих слов, трудно представить себе господство без воли (желания, намерения) господствовать. А из того, что это – фактическое господство, ещё не следует вовсе, что оно не является волевым: волевое отношение – это тоже фактическое отношение, а вот фактическое отношение может быть как волевым, так и нет, однако если фактическое отношение выражается в «господстве», то оно может быть только волевым. Это соответствует определению владения и в современной немецкой литературе: «Непосредственное владение, – пишет, например, уже цитированный автор, – принадлежит тому, кто обладает вещью чисто фактически и может осуществлять своей владельческой волей (mit seinem Besitzwillen) фактическое господство над вещью напрямую…»(курсив мой. – Д.Т.).
Представляется, таким образом, что указание в Проекте на фактическое господство следует понимать именно как необходимость для владения владельческой воли, имманентной фактическому господству, а само фактическое господство, в отличие от германской категории tatsächliche Gewalt (во всяком случае в её первоначальном понимании авторами BGB), – как единство материального обладания и воли обладать, corpus possessionis и animus possidendi. Если такая интерпретация соответствует идее Проекта, то во избежание недоразумений легальное определение п. 1 ст. 209 было бы целесообразно дополнить указанием на эти элементы как «материальное обладание, сопряженное с волей к такому обладанию».
Исходя из предложенного понимания, рассмотрим положения Проекта о субъектах владения. Уже приведённый п. 1 ст. 210 следует толковать в системе с п. 1 ст. 212, в котором говорится о приобретении владения:
«Владение приобретается установлением фактического господства над вещью...»
Раз для приобретения владения требуется установление фактического господства, которое предполагает владельческую волю, то очевидно, что начать владение не может тот, кто неспособен понимать значение своих действий или руководить ими, будь то кратковременное состояние, длящееся или постоянное. Не может, в частности, начать владение лицо, полностью недееспособное вследствие психического расстройства (если только оно не действовало в момент просветления), или малолетний (во всяком случае, до достижения соответствующей психической зрелости). И наоборот, при наличии способности понимать значение своих действий и руководить ими способными к приобретению владения следует признать также недееспособных и ограниченно дееспособных.
Однако какое это будет иметь значение для недееспособных, если сами они защищать своё владение не смогут? В п. 5 ст. 215 установлено:
«За защитой владения в судебном порядке могут обращаться лица, достигшие четырнадцати лет, в том числе лица, признанные судом ограниченно дееспособными»
Критикуя это положение, А.Д. Рудоквас пишет: «Данный пункт содержит внутренне логическое противоречие. Выделение владения в самостоятельную категорию, отличную от любого вещного права, содержащего правомочие владения, оправдывается только существованием института владельческой защиты. Если малолетний или недееспособный не может прибегнуть к владельческой защите ни сам, как мы видим из … данного пункта, ни через представителей, как видно из самого определения владения как чисто фактического состояния, то в чем смысл признания его владельцем?». Обращаясь к содержащемуся в Концепции развития законодательства о вещном праве (абз. 2 п. 2.2) пояснению о том, что «владельческую защиту такие лица могут осуществлять в порядке, предусмотренном для них процессуальным законодательством, т.е. через своих законных представителей», автор восклицает: «Но ведь представительство возможно только при условии признания владения правом!».
Между тем на самом деле никакого логического противоречия здесь нет. Положение п. 5 ст. 215 лишь устанавливает применительно к защите владения особое правило о процессуальной дееспособности. Если в соответствии с ним лицо не может защищать в судебном порядке своё владение самостоятельно, то за него это будет делать его законный представитель. И этому совершенно не противоречит то обстоятельство, что владение – это фактическое состояние: одно дело – защищаемое фактическое состояние, другое – охранительное субъективное право на его защиту, которое, как и большинство других прав, может осуществляться через представителя (а в нашем случае – только через него).
Какой из этих двух концепций соответствует понятие владения, предлагаемое Проектом? Как мы уже видели, закрепленное в нём определение владения не содержит прямых указаний на animus possidendi. Обратим внимание на ещё одно положение – п. 1 ст. 210:
«Владение доступно любому лицу»
Из него можно было бы сделать вывод, что владение доступно и малолетнему, и лицу, признанному недееспособным вследствие психического расстройства. Является ли, таким образом, animus possidendi, согласно идее разработчиков, необходимым для владения, и не представляет ли собой владение чисто материальное обладание?
Именно в этом смысле понимают принятую Проектом концепцию владения некоторые её критики. Как полагает, например, А.Д. Рудоквас, «авторы Концепции, судя по всему, исходят из того, что воля владеть вещью не является конституирующим элементом владения. По этой причине они устанавливают (п. 2.2 Концепции), что “владение, в том числе получение владения, доступно недееспособным”. Очевидно, речь идёт о том, что под владением понимается просто “нахождение вещи в сфере распознаваемого хозяйственного господства” лица безотносительно к тому, осознает ли оно себя владельцем, знает ли о наличии у него владения, хочет ли оно владеть и т.п.».
В этой интерпретации не разграничиваются должным образом две самостоятельные правовые категории – дееспособность как формально определённое юридическое состояние, с одной стороны, и естественная психическая способность понимать значение своих действий и руководить ими (иногда именуемая «натуральной» дееспособностью в противовес «законной») – с другой. Ведь из того, что владение «доступно любому лицу», а значит, в том числе недееспособному, ещё отнюдь не следует, что намерение владеть или его отсутствие должно быть, по идее авторов Проекта, иррелевантно для владения и что владельцами, согласно этой же идее, могут быть даже новорождённые дети или лица, которые вследствие психического расстройства неспособны понимать значение своих действий или руководить ими.
Вспомним, что согласно римской концепции для приобретения владения необходимо соединение обоих элементов – материального и психологического. Для наличия же второго из них, animus possidendi, а значит, и для приобретения самого владения необходима (так же, как и для приобретения прав) способность лица понимать значение своих действий и руководить ими. Поэтому, например, сумасшедший не признавался способным приобрести владение, если только не действовал в момент просветления. Что касается несовершеннолетних и в особенности малолетних (infantes), то в этом вопросе мнения римских юристов расходились: одни признавали за ними способность приобретать владение самостоятельно или с согласия опекуна (auctoritas tutoris), другие же её отрицали. Считается, что первое из этих решений в любом случае предполагало достижение несовершеннолетним известной степени развития и не могло распространяться на всех малолетних, например на новорождённых, которые не обладают способностью понимать значение своих действий и руководить ими.
Сходный подход господствует и в наше время, например, в немецкой и итальянской доктрине и судебной практике, хотя соответствующие национальные кодексы ничего не говорят о том, кто может быть владельцем и приобретать владение. «Воля к приобретению владения, – отмечает М. Вольф, – не требует качества сделочной воли. Достаточно так называемой натуральной воли, которую может иметь даже несделкоспособное лицо». Подобным же образом разъяснён этот вопрос в одном из решений Кассационного суда Италии: «…Акт приобретения владения составляет юридическое действие несделочной природы, поскольку для него необходима лишь воля осуществлять своё господство над вещью, в то время как правовой эффект “adprehensio” происходит непосредственно из закона, независимо от намерения субъекта приобрести собственность или иное вещное право на эту вещь. Следовательно, для приобретения владения не требуется дееспособность, необходимая для юридических сделок, но достаточна способность понимать и желать (натуральная дееспособность), которой может обладать в конкретном случае также несовершеннолетний» (курсив мой. – Д.Т.).
Но вернемся к Проекту. Сколь бы абстрактным и неопределённым ни было указание в нём на «фактическое господство», давая основание для упрека в том, что оно «ничуть не яснее самой определяемой категории владения», тем не менее, даже если исходить из общего значения этих слов, трудно представить себе господство без воли (желания, намерения) господствовать. А из того, что это – фактическое господство, ещё не следует вовсе, что оно не является волевым: волевое отношение – это тоже фактическое отношение, а вот фактическое отношение может быть как волевым, так и нет, однако если фактическое отношение выражается в «господстве», то оно может быть только волевым. Это соответствует определению владения и в современной немецкой литературе: «Непосредственное владение, – пишет, например, уже цитированный автор, – принадлежит тому, кто обладает вещью чисто фактически и может осуществлять своей владельческой волей (mit seinem Besitzwillen) фактическое господство над вещью напрямую…»(курсив мой. – Д.Т.).
Представляется, таким образом, что указание в Проекте на фактическое господство следует понимать именно как необходимость для владения владельческой воли, имманентной фактическому господству, а само фактическое господство, в отличие от германской категории tatsächliche Gewalt (во всяком случае в её первоначальном понимании авторами BGB), – как единство материального обладания и воли обладать, corpus possessionis и animus possidendi. Если такая интерпретация соответствует идее Проекта, то во избежание недоразумений легальное определение п. 1 ст. 209 было бы целесообразно дополнить указанием на эти элементы как «материальное обладание, сопряженное с волей к такому обладанию».
Исходя из предложенного понимания, рассмотрим положения Проекта о субъектах владения. Уже приведённый п. 1 ст. 210 следует толковать в системе с п. 1 ст. 212, в котором говорится о приобретении владения:
«Владение приобретается установлением фактического господства над вещью...»
Раз для приобретения владения требуется установление фактического господства, которое предполагает владельческую волю, то очевидно, что начать владение не может тот, кто неспособен понимать значение своих действий или руководить ими, будь то кратковременное состояние, длящееся или постоянное. Не может, в частности, начать владение лицо, полностью недееспособное вследствие психического расстройства (если только оно не действовало в момент просветления), или малолетний (во всяком случае, до достижения соответствующей психической зрелости). И наоборот, при наличии способности понимать значение своих действий и руководить ими способными к приобретению владения следует признать также недееспособных и ограниченно дееспособных.
Однако какое это будет иметь значение для недееспособных, если сами они защищать своё владение не смогут? В п. 5 ст. 215 установлено:
«За защитой владения в судебном порядке могут обращаться лица, достигшие четырнадцати лет, в том числе лица, признанные судом ограниченно дееспособными»
Критикуя это положение, А.Д. Рудоквас пишет: «Данный пункт содержит внутренне логическое противоречие. Выделение владения в самостоятельную категорию, отличную от любого вещного права, содержащего правомочие владения, оправдывается только существованием института владельческой защиты. Если малолетний или недееспособный не может прибегнуть к владельческой защите ни сам, как мы видим из … данного пункта, ни через представителей, как видно из самого определения владения как чисто фактического состояния, то в чем смысл признания его владельцем?». Обращаясь к содержащемуся в Концепции развития законодательства о вещном праве (абз. 2 п. 2.2) пояснению о том, что «владельческую защиту такие лица могут осуществлять в порядке, предусмотренном для них процессуальным законодательством, т.е. через своих законных представителей», автор восклицает: «Но ведь представительство возможно только при условии признания владения правом!».
Между тем на самом деле никакого логического противоречия здесь нет. Положение п. 5 ст. 215 лишь устанавливает применительно к защите владения особое правило о процессуальной дееспособности. Если в соответствии с ним лицо не может защищать в судебном порядке своё владение самостоятельно, то за него это будет делать его законный представитель. И этому совершенно не противоречит то обстоятельство, что владение – это фактическое состояние: одно дело – защищаемое фактическое состояние, другое – охранительное субъективное право на его защиту, которое, как и большинство других прав, может осуществляться через представителя (а в нашем случае – только через него).
Cвободный доступ и удержание владения solo animo
Для удержания владения, по общему правилу, также требуется наличие обоих элементов. При этом о необходимости сохранения волевого элемента в Проекте ничего не говорится, как вообще не говорится прямо об этом элементе. В то же время понятно, что совершенно по-разному следует рассматривать ситуации, когда, с одной стороны, лицо бросает вещь, отказываясь от владения ею (хотя и не утрачивая при этом свободного доступа, т.е. материального элемента), и когда оно, например, лишь забывает её где-то. Сформулировать подходящие правила в этом отношении должны будут доктрина и судебная практика.
Что касается материального элемента, то он никогда не понимался буквально, как постоянный физический контакт с вещью, непосредственное телесное соприкосновение с нею: достаточно иметь вещь в своём хозяйстве, под своим контролем, располагать ею, иметь возможность доступа к ней и воздействия на неё. Например, corpus possessionis сохраняется, если вещь находится в доме или на земельном участке владельца. В соответствии с этим классическим подходом п. 1 ст. 209 устанавливает, что владение «сохраняется до тех пор, пока владелец имеет свободный доступ к объекту владения». Правда, понятие свободного доступа нуждается в толковании: утрачивает ли владение, например, тот, кто потерял единственный имевшийся у него ключ от квартиры?
Если свободный доступ к вещи или вообще обладание ею как материальный элемент владения утрачивается, то утрачивается и владение как таковое. Тогда что же защищается владельческим иском о возврате вещи? Римляне сказали бы, само владение, которое в данном случае сохраняется solo animo – «одним намерением»: такая возможность допускалась римским правом в отдельных случаях, когда материальный элемент владения прекратился. По сути, к той же фикции сохранения владения solo animo прибегает и Проект в абз. 2 п. 1 ст. 209, однако с той особенностью, что такое намерение признаётся способным удерживать владение лишь тогда, когда оно проявляется в принятии потерпевшим владельцем мер по его защите:
«В целях защиты владения нарушенное владение не считается утраченным, если лицо в установленном порядке воспользовалось защитой владения»
Таким образом, Проект ставит сохранение владения в зависимость от принятия владельцем, утратившим вещь, мер по защите. А принятие таких мер не может не означать, что у этого лица сохраняется воля к владению: голый факт материального обладания вещью в прошлом для этого недостаточен. Это, на мой взгляд, ещё одно подтверждение того, что animus possidendi – необходимый, согласно Проекту, элемент владения: даже текстуально он предусмотрен, хотя бы только для случая, когда материальное обладание вещью утрачено.
Однако другой вопрос – нужна ли подобная фикция именно «в целях защиты владения»? В римском праве, где владение защищалось не в судебном, а в административном порядке, владельческими интердиктами (специальными приказами претора), признание факта сохранения владения было в большинстве случаев необходимой предпосылкой такой защиты. Дело в том, что при утрате владения владельческая защита была весьма ограниченной: она допускалась лишь в случаях насильственного отобрания недвижимости и осуществлялась интердиктами unde vi (при простом, неквалифицированном насилии) и de vi armata (при вооруженном насилии), не требовавшими для защиты владения его сохранения. В остальных же случаях, когда владение недвижимостью было утрачено ненасильственным путём или когда было утрачено владение движимыми вещами (любым путём), владельческая защита, строго говоря, не могла иметь места. Чтобы в таких случаях защитить (бывшего) владельца, имелось две возможности. Во-первых, потерпевший мог прибегнуть к (ответному) самоуправству, а если в такой ситуации захватчик взывал к претору с просьбой издать против посягающего интердикт об удержании владения, потерпевший мог выставить возражение о порочности такого владения (т.е. о том, что заявитель сам отнял у него владение силой или тайно) и таким способом обеспечить возврат владения себе. Во-вторых, если в период отсутствия владельца земельный участок захватывало другое лицо, то, по мнению ряда юристов, отсутствующий сохранял своё владение solo animo до тех пор, пока не узнавал о захвате и не смирялся с ним. Если же он, узнав о захвате, предпринимал меры по защите, он получал её именно как (актуальный) владелец.
Должна ли та же логика сохраняться в современном праве, свободном от тех исторически обусловленных ограничений, которые существовали в древнеримской правовой действительности, когда институт владельческой защиты находился ещё в стадии своего медленного развития? Думается, что современному законодателю ничто не мешает признать, что в ситуации выбытия вещи из обладания лица защите подлежит интерес в восстановлении именно утраченного владения.
Кроме того, искусственность признания за потерпевшим владения там, где его нет, даёт о себе знать в целом ряде положений Проекта, в которых однозначно говорится о защите в случае именно утраченного владения. Если сопоставить их с анализируемым положением абз. 2 п. 1 ст. 209, то получаются довольно нелепые противоречия. Так, п. 1 ст. 215 устанавливает:
«Защита владения осуществляется путем возврата вещи во владение лицу, которое его лишилось»
Получается, что лицо лишилось владения, но в то же время, согласно абз. 2 п. 1 ст. 209, не считается его утратившим, а в результате защиты вещь снова возвращается ему «во владение».
Далее, в п. 8 ст. 215 говорится о праве универсального правопреемника на защиту владения, «утраченного правопредшественником». Получается, что наследодатель, который при жизни лишился вещи, утратил владение ею не сразу, а только в момент своей смерти (а при определённой интерпретации, возможно, даже в момент принятия наследства, но «с обратной силой»)?
Согласно п. 1 ст. 216 владелец имеет право на защиту владения если «вещь выбыла из его владения» определённым способом. Иными словами, хотя вещь и «выбыла из владения», само владение ею осталось!
В силу п. 2 ст. 216 «требование о защите владения предъявляется лицом, утратившим владение последним». Значит, владение всё-таки утрачено?
В п. 4 ст. 216 говорится о способе, которым может защищаться владелец, «сохраняющий владение вещью», против «лица, действия которого направлены на лишение владения вещью». Методом от противного делаем вывод, что если, напротив, вещь у владельца была изъята, то владение ею не сохраняется, и это рассматривается именно как лишение владения.
Согласно п. 1 ст. 217 одно из условий защиты владения состоит в том, что лицо «владело соответствующей вещью в течение года». Но если оно ею «владело», то, значит, уже более не владеет?
Наконец, ст. 219 устанавливает начало течения исковой давности по требованию о защите владения «со дня утраты владения». Но как же исчислять эту давность, если согласно абз. 2 п. 1 ст. 209 «нарушенное владение не считается утраченным»?
Итак, речь идёт о совершенно бесполезной фикции, которую сам же Проект опровергает своими многочисленными положениями. И напротив, там, где эта фикция была бы вполне уместной и, более того, единственно необходимой, о ней, к сожалению, не упоминается. Речь идёт о том, чтобы по примеру иных европейских законодательств закрепить правило, согласно которому в случае успешной защиты своего владения добросовестным владельцем оно не считалось бы утраченным в целях приобретательной давности. Поскольку анализ последней не входит в наши задачи, ограничимся здесь лишь этим замечанием.
Для удержания владения, по общему правилу, также требуется наличие обоих элементов. При этом о необходимости сохранения волевого элемента в Проекте ничего не говорится, как вообще не говорится прямо об этом элементе. В то же время понятно, что совершенно по-разному следует рассматривать ситуации, когда, с одной стороны, лицо бросает вещь, отказываясь от владения ею (хотя и не утрачивая при этом свободного доступа, т.е. материального элемента), и когда оно, например, лишь забывает её где-то. Сформулировать подходящие правила в этом отношении должны будут доктрина и судебная практика.
Что касается материального элемента, то он никогда не понимался буквально, как постоянный физический контакт с вещью, непосредственное телесное соприкосновение с нею: достаточно иметь вещь в своём хозяйстве, под своим контролем, располагать ею, иметь возможность доступа к ней и воздействия на неё. Например, corpus possessionis сохраняется, если вещь находится в доме или на земельном участке владельца. В соответствии с этим классическим подходом п. 1 ст. 209 устанавливает, что владение «сохраняется до тех пор, пока владелец имеет свободный доступ к объекту владения». Правда, понятие свободного доступа нуждается в толковании: утрачивает ли владение, например, тот, кто потерял единственный имевшийся у него ключ от квартиры?
Если свободный доступ к вещи или вообще обладание ею как материальный элемент владения утрачивается, то утрачивается и владение как таковое. Тогда что же защищается владельческим иском о возврате вещи? Римляне сказали бы, само владение, которое в данном случае сохраняется solo animo – «одним намерением»: такая возможность допускалась римским правом в отдельных случаях, когда материальный элемент владения прекратился. По сути, к той же фикции сохранения владения solo animo прибегает и Проект в абз. 2 п. 1 ст. 209, однако с той особенностью, что такое намерение признаётся способным удерживать владение лишь тогда, когда оно проявляется в принятии потерпевшим владельцем мер по его защите:
«В целях защиты владения нарушенное владение не считается утраченным, если лицо в установленном порядке воспользовалось защитой владения»
Таким образом, Проект ставит сохранение владения в зависимость от принятия владельцем, утратившим вещь, мер по защите. А принятие таких мер не может не означать, что у этого лица сохраняется воля к владению: голый факт материального обладания вещью в прошлом для этого недостаточен. Это, на мой взгляд, ещё одно подтверждение того, что animus possidendi – необходимый, согласно Проекту, элемент владения: даже текстуально он предусмотрен, хотя бы только для случая, когда материальное обладание вещью утрачено.
Однако другой вопрос – нужна ли подобная фикция именно «в целях защиты владения»? В римском праве, где владение защищалось не в судебном, а в административном порядке, владельческими интердиктами (специальными приказами претора), признание факта сохранения владения было в большинстве случаев необходимой предпосылкой такой защиты. Дело в том, что при утрате владения владельческая защита была весьма ограниченной: она допускалась лишь в случаях насильственного отобрания недвижимости и осуществлялась интердиктами unde vi (при простом, неквалифицированном насилии) и de vi armata (при вооруженном насилии), не требовавшими для защиты владения его сохранения. В остальных же случаях, когда владение недвижимостью было утрачено ненасильственным путём или когда было утрачено владение движимыми вещами (любым путём), владельческая защита, строго говоря, не могла иметь места. Чтобы в таких случаях защитить (бывшего) владельца, имелось две возможности. Во-первых, потерпевший мог прибегнуть к (ответному) самоуправству, а если в такой ситуации захватчик взывал к претору с просьбой издать против посягающего интердикт об удержании владения, потерпевший мог выставить возражение о порочности такого владения (т.е. о том, что заявитель сам отнял у него владение силой или тайно) и таким способом обеспечить возврат владения себе. Во-вторых, если в период отсутствия владельца земельный участок захватывало другое лицо, то, по мнению ряда юристов, отсутствующий сохранял своё владение solo animo до тех пор, пока не узнавал о захвате и не смирялся с ним. Если же он, узнав о захвате, предпринимал меры по защите, он получал её именно как (актуальный) владелец.
Должна ли та же логика сохраняться в современном праве, свободном от тех исторически обусловленных ограничений, которые существовали в древнеримской правовой действительности, когда институт владельческой защиты находился ещё в стадии своего медленного развития? Думается, что современному законодателю ничто не мешает признать, что в ситуации выбытия вещи из обладания лица защите подлежит интерес в восстановлении именно утраченного владения.
Кроме того, искусственность признания за потерпевшим владения там, где его нет, даёт о себе знать в целом ряде положений Проекта, в которых однозначно говорится о защите в случае именно утраченного владения. Если сопоставить их с анализируемым положением абз. 2 п. 1 ст. 209, то получаются довольно нелепые противоречия. Так, п. 1 ст. 215 устанавливает:
«Защита владения осуществляется путем возврата вещи во владение лицу, которое его лишилось»
Получается, что лицо лишилось владения, но в то же время, согласно абз. 2 п. 1 ст. 209, не считается его утратившим, а в результате защиты вещь снова возвращается ему «во владение».
Далее, в п. 8 ст. 215 говорится о праве универсального правопреемника на защиту владения, «утраченного правопредшественником». Получается, что наследодатель, который при жизни лишился вещи, утратил владение ею не сразу, а только в момент своей смерти (а при определённой интерпретации, возможно, даже в момент принятия наследства, но «с обратной силой»)?
Согласно п. 1 ст. 216 владелец имеет право на защиту владения если «вещь выбыла из его владения» определённым способом. Иными словами, хотя вещь и «выбыла из владения», само владение ею осталось!
В силу п. 2 ст. 216 «требование о защите владения предъявляется лицом, утратившим владение последним». Значит, владение всё-таки утрачено?
В п. 4 ст. 216 говорится о способе, которым может защищаться владелец, «сохраняющий владение вещью», против «лица, действия которого направлены на лишение владения вещью». Методом от противного делаем вывод, что если, напротив, вещь у владельца была изъята, то владение ею не сохраняется, и это рассматривается именно как лишение владения.
Согласно п. 1 ст. 217 одно из условий защиты владения состоит в том, что лицо «владело соответствующей вещью в течение года». Но если оно ею «владело», то, значит, уже более не владеет?
Наконец, ст. 219 устанавливает начало течения исковой давности по требованию о защите владения «со дня утраты владения». Но как же исчислять эту давность, если согласно абз. 2 п. 1 ст. 209 «нарушенное владение не считается утраченным»?
Итак, речь идёт о совершенно бесполезной фикции, которую сам же Проект опровергает своими многочисленными положениями. И напротив, там, где эта фикция была бы вполне уместной и, более того, единственно необходимой, о ней, к сожалению, не упоминается. Речь идёт о том, чтобы по примеру иных европейских законодательств закрепить правило, согласно которому в случае успешной защиты своего владения добросовестным владельцем оно не считалось бы утраченным в целях приобретательной давности. Поскольку анализ последней не входит в наши задачи, ограничимся здесь лишь этим замечанием.
Квазивладение
Другим аспектом понятия владения является содержание воли владельца: должен ли animusвладельца выражаться всегда в отношении лица к вещи как к своей собственной, что проявлялось бы в таком поведении, которое присуще собственнику (animus domini), или это может быть также отношение лица к вещи как принадлежащей ему на каком-то ограниченном вещном праве или даже как находящейся у него в силу обязательства?
Римляне со временем пришли к признанию владения также там, где лицо осуществляет фактическую власть над вещью, соответствующую не праву собственности, а тому или иному ограниченному вещному праву пользования, такому как суперфиций, узуфрукт, некоторые виды сервитутов, безотносительно к тому, имеет ли это лицо в действительности соответствующее право. Это происходит уже в начале классического периода, когда в системе преторского права фактическому осуществлению такой власти предоставляется защита. Как и при фактическом осуществлении права собственности (т.е. при владении в собственном смысле), фактическое положение в этих случаях защищается независимо от какого-либо правового титула и исследования вопроса о правах. Защита выполняет, следовательно, функцию, аналогичную той, что выполняет защита владения телесными вещами. Распространение понятия владения на подобные ситуации в классический период достигалось посредством концепции квазивладения телесной вещью: при этом говорили о «как бы владении» (quasi possessio), а не о владении в собственном смысле, поскольку для последнего необходима была воля обладать вещью именно как своей (pro suo). В период поздней империи владение стало мыслимо в отношении не только телесных, но и бестелесных вещей, а потому для той же цели стала использоваться конструкция владения правами(possessio iuris).
В современных правопорядках также признаётся владение, соответствующее осуществлению прав, отличных от права собственности, во всяком случае некоторых. Французский ГК (Code civil) наиболее широко определяет объект владения; его ст. 2255 прямо устанавливает: «Владение есть обладание или пользование вещью или правом…» Более ограничителен подход итальянского ГК: выше уже цитировалось определение владения в его ст. 1140, согласно которому власть над вещью может выражаться в деятельности, соответствующей осуществлению иного вещного права(пользования), отличного от права собственности. Ещё более узок подход швейцарского ГК (ZGB): «Если речь идёт о предиальных сервитутах и обременениях недвижимости, фактическое осуществление права приравнивается к владению вещью» (п. 2 ст. 919). Лишь отдельные специальные нормы в этой области устанавливает германское BGB, не содержащее общего определения владения (§ 1029, 1033).
Как же подходит к этому вопросу российский Проект? Будет ли иметь место владение, если действия лица в отношении вещи соответствуют осуществлению ограниченного вещного права пользования?
С одной стороны, учитывая определение владения в п. 1 ст. 209 через «фактическое господство», а также то обстоятельство, что владением, согласно Проекту, считается, как увидим далее, также зависимое «фактическое господство», такая возможность, в общем-то, не исключена. Ведь если владельцем считается даже тот, кто «фактически господствует» над вещью в качестве арендатора или ссудополучателя, то тем более им должен быть признан тот, кто обладает этой же вещью в качестве, например, эмфитевты или суперфициария (субъекта права застройки); впрочем, к сервитутам подобная логика применима не во всех случаях.
С другой же стороны, сказанное позволяет разве что распространить на подобных владельцев поссессорную защиту. О возможности иных конкретных последствий такой квалификации Проект, в отличие от ряда зарубежных кодексов, ничего не говорит ни в разделе о владении, ни в положениях об ограниченных вещных правах. Вследствие этого невозможно будет, например, приобретение ограниченных вещных прав пользования по давности владения. Между тем подобное ограничение не представляется оправданным, и положения о таком приобретении целесообразно предусмотреть.
Другим аспектом понятия владения является содержание воли владельца: должен ли animusвладельца выражаться всегда в отношении лица к вещи как к своей собственной, что проявлялось бы в таком поведении, которое присуще собственнику (animus domini), или это может быть также отношение лица к вещи как принадлежащей ему на каком-то ограниченном вещном праве или даже как находящейся у него в силу обязательства?
Римляне со временем пришли к признанию владения также там, где лицо осуществляет фактическую власть над вещью, соответствующую не праву собственности, а тому или иному ограниченному вещному праву пользования, такому как суперфиций, узуфрукт, некоторые виды сервитутов, безотносительно к тому, имеет ли это лицо в действительности соответствующее право. Это происходит уже в начале классического периода, когда в системе преторского права фактическому осуществлению такой власти предоставляется защита. Как и при фактическом осуществлении права собственности (т.е. при владении в собственном смысле), фактическое положение в этих случаях защищается независимо от какого-либо правового титула и исследования вопроса о правах. Защита выполняет, следовательно, функцию, аналогичную той, что выполняет защита владения телесными вещами. Распространение понятия владения на подобные ситуации в классический период достигалось посредством концепции квазивладения телесной вещью: при этом говорили о «как бы владении» (quasi possessio), а не о владении в собственном смысле, поскольку для последнего необходима была воля обладать вещью именно как своей (pro suo). В период поздней империи владение стало мыслимо в отношении не только телесных, но и бестелесных вещей, а потому для той же цели стала использоваться конструкция владения правами(possessio iuris).
В современных правопорядках также признаётся владение, соответствующее осуществлению прав, отличных от права собственности, во всяком случае некоторых. Французский ГК (Code civil) наиболее широко определяет объект владения; его ст. 2255 прямо устанавливает: «Владение есть обладание или пользование вещью или правом…» Более ограничителен подход итальянского ГК: выше уже цитировалось определение владения в его ст. 1140, согласно которому власть над вещью может выражаться в деятельности, соответствующей осуществлению иного вещного права(пользования), отличного от права собственности. Ещё более узок подход швейцарского ГК (ZGB): «Если речь идёт о предиальных сервитутах и обременениях недвижимости, фактическое осуществление права приравнивается к владению вещью» (п. 2 ст. 919). Лишь отдельные специальные нормы в этой области устанавливает германское BGB, не содержащее общего определения владения (§ 1029, 1033).
Как же подходит к этому вопросу российский Проект? Будет ли иметь место владение, если действия лица в отношении вещи соответствуют осуществлению ограниченного вещного права пользования?
С одной стороны, учитывая определение владения в п. 1 ст. 209 через «фактическое господство», а также то обстоятельство, что владением, согласно Проекту, считается, как увидим далее, также зависимое «фактическое господство», такая возможность, в общем-то, не исключена. Ведь если владельцем считается даже тот, кто «фактически господствует» над вещью в качестве арендатора или ссудополучателя, то тем более им должен быть признан тот, кто обладает этой же вещью в качестве, например, эмфитевты или суперфициария (субъекта права застройки); впрочем, к сервитутам подобная логика применима не во всех случаях.
С другой же стороны, сказанное позволяет разве что распространить на подобных владельцев поссессорную защиту. О возможности иных конкретных последствий такой квалификации Проект, в отличие от ряда зарубежных кодексов, ничего не говорит ни в разделе о владении, ни в положениях об ограниченных вещных правах. Вследствие этого невозможно будет, например, приобретение ограниченных вещных прав пользования по давности владения. Между тем подобное ограничение не представляется оправданным, и положения о таком приобретении целесообразно предусмотреть.