Практические основания классификации
Момент прекращения права при отказе от права собственности
Хрестоматийным примером сделки, не требующей восприятия, является отказ от права собственности.
Как замечает Л. Эннекцерус, «…не нуждается в получении другим лицом, например <…> отказ от обладания вещью (дереликция)». Так, требование государственной регистрации отказа от права собственности на недвижимость нисколько не противоречит природе этой сделки. Поэтому спорным видится замечание Е.И. Буртовой, что «отказ от права собственности на земельный участок является односторонней сделкой, нуждающейся в восприятии другими лицами (органом регистрации)» со ссылкой на положения ст. 53 Земельного кодекса.
Дювернуа подчеркивает: «Явление сделок, не включающих восприятия, очень частое в цивилистике. Их множество. Таково прекращение владения, <…> для отречения от права собственности на недвижимость волеизъявление имеет быть сделано перед ипотечным установлением. Это не значит, что сила его поставлена в зависимость от восприятия или принятия стороной. По отношению к заинтересованному волеизъявление для своей силы вовсе не требует его соучастия, восприятия или принятия им этого изъявления».
Абсурдно предполагать, что выброшенный на свалку диван остаётся за вами на праве собственности, пока им не завладеют третьи лица. Само допущение, что свалки устланы чьей-то собственностью, а не бесхозяйными вещами, противоречит жизненной практике. Это прямо противоречит и экономическому назначению института собственности – ограничению возможности господства над вещью третьими лицами. Как замечает профессор А.О. Рыбалов, «”…негативная сторона” – адресованный всем другим лицам запрет препятствовать собственнику – постоянно подчеркивается в доктрине при определении понятия права собственности…».
Какой в таком случае смысл оповещения всех людей на другом краю ниточки абсолютных правоотношений о произошедшем отказе от собственности, если собственник, следуя требованиям абз. 1 ст. 236 ГК, отказался от собственности, «объявив об этом либо совершив другие действия, определенно свидетельствующие о его устранении от владения, пользования и распоряжения имуществом без намерения сохранить какие-либо права на это имущество»?
Отечественный законодатель такой смысл находит, не доводя его до сведения лиц, которые должны будут подчиняться предписаниям закона:
«Отказ от права собственности не влечет прекращения прав и обязанностей собственника в отношении соответствующего имущества до приобретения права собственности на него другим лицом» (абз. 2 ст. 236 ГК)
В литературе смысл указанной нормы пытаются объяснить следующим образом: «Последнее предложение [о прекращении права в момент приобретения права собственности на него другим лицом. – А.А.] особенно важно в связи с участившимися случаями оставления своих вещей, особенно животных, без передачи их другим лицам. В соответствии с ним собственники должны нести ответственность за вред, причиненный их безнадзорными вещами».
Однако объяснение неубедительно. Абсолютно неясно, чем указанная ответственность будет отличаться от деликтной, и с какой целью необходимо усложнять основание привлечения к ней.
Не было б несчастья, если бы данная норма толковалась ограничительно либо стала очередной мертворождённой нормой отечественного законодательства (что обычно и случается, если законодатель пытается привнести в жизнь что-то абсолютно ей чуждое). Однако в сфере недвижимости вокруг указанного предписания сложилась сложная административная процедура, которая поддерживается судебной практикой.
Общество обратилось в Арбитражный суд г. Москвы с просьбой признать незаконными решения Управления Федеральной службы государственной регистрации об отказе в государственной регистрации прекращения права собственности на объекты недвижимости. Управление отказало обществу, посчитав, что право собственности общества прекратится лишь в том случае, когда право на данные объекты приобретёт другое лицо. Соответственно, внесение в реестр сведений о прекращении права собственности «Новой усадьбы» на данные объекты не соответствовало бы действительности.
Спор окончательно разрешился постановлением АС Московского округа от 08.02.2017 по делу № А41-18306/2016. В нём суд выразил следующую правовую позицию:
«Отказ от права собственности не влечет прекращения прав и обязанностей собственника в отношении соответствующего имущества до приобретения права собственности на него другим лицом.
Таким образом, заявляя об отказе от права собственности, но не передавая в собственность иному лицу и при отсутствии регистрации имущества как бесхозяйной вещи, истец не лишается прав и обязанностей собственника в отношении этой вещи, то есть его права как собственника не прекращаются [курсив мой. – А.А.].
Запись о прекращении права собственности при таких обстоятельствах была бы недостоверной, так как права собственника при отсутствии иного собственника истец не утрачивает.
Поскольку, в силу абзаца 2 статьи 236 Гражданского кодекса Российской Федерации отказ от права собственности не влечет прекращения прав и обязанностей собственника в отношении соответствующего имущества до приобретения права собственности на него другим лицом, то Управление правомерно отказало во внесении записи о прекращении права собственности, а с заявлением о внесении в реестр сведений об отказе от права собственности заявитель не обращался»
«Таким образом, заявляя об отказе от права собственности, но не передавая в собственность иному лицу и при отсутствии регистрации имущества как бесхозяйной вещи, истец не лишается прав и обязанностей собственника в отношении этой вещи, т.е. его права как собственника не прекращаются.
Однако, как усматривается из имеющихся в деле доказательств, истец обратился в Росреестр с заявлением о прекращении права.
Запись о прекращении права собственности при таких обстоятельствах была бы недостоверной, так как права собственника при отсутствии иного собственника истец не утрачивает»
Описанная правовая позиция встречается и в более поздних судебных актах.
Таким образом, чтобы прекратить право собственности на объекты недвижимости, обществу следовало заявить об отказе от права собственности в орган местного самоуправления в порядке, предусмотренном п. 3 ст. 225 ГК и положениями Приказа Минэкономразвития России от 10.12.2015 № 931. В течение 15 дней с момента поступления такого заявления орган местного самоуправления должен подать в Росреестр заявление о принятии на учёт объекта недвижимого имущества путём внесения соответствующих сведений в ЕГРН. Спустя некоторое время соответствующая запись вносится в реестр. Недвижимость становится бесхозяйной.
Здесь, согласно противоречивой позиции суда, право собственности бы прекратилось. Такой взгляд можно списать на связанность суда громоздкой административной процедурой, которую последний поменять не в силе. На самом же деле абсолютно непринципиально, орган местного самоуправления или отказывающийся собственник подаст соответствующее заявление в Росреестр.
Плохо, что судейскую логику толкования статьи можно выкручивать и до максимума, что прямо следует из фразы «запись о прекращении права собственности при таких обстоятельствах была бы недостоверной, так как права собственника при отсутствии иного собственника истец не утрачивает».
Согласно подобному толкованию, собственник не утрачивает право на бесхозяйную вещь. Чтобы общество смогло своей автономной волей прекратить неугодное ей право, приходится проходить предусмотренную законом процедуру. Спустя год со дня постановки бесхозяйной недвижимой вещи на учёт орган, уполномоченный управлять муниципальным имуществом, может обратиться (а может и не обратиться) в суд с требованием о признании права муниципальной собственности на эту вещь. Суд признает (а может и не признать) право муниципальной собственности на вещь. Итак, по прошествии года, в течение которого добросовестный налогоплательщик будет продолжать уплачивать все соответствующие налоги, право собственности «Новой усадьбы» прекратится.
Подобное толкование обсуждаемой нормы абсурдно и проистекает из нежелания признавать отказ от права собственности в качестве сделки, не требующей восприятия. Оно порождает целую кучу неурядиц и необоснованных ограничений правомочия собственника на распоряжение своей вещью.
В лучшем случае, если регистрации вещи в качестве бесхозной становится достаточно для прекращения права собственности (что возможно лишь при телеологической редукции нормы, поскольку такое толкование противоречит грамматическому смыслу абз. 2 ст. 236 ГК), то отказавшегося от вещи собственника просто заставляют быть «собственником» вопреки принципу автономии воли. В худшем, при грамматическом толковании нормы абз. 2 ст. 236 ГК, – собственника заставляют в течение года оставаться собственником вещи, которой он решил распорядиться по своему усмотрению, в связи с чем он выплачивает налоги на имущество, которым обладать (возможно, именно из-за этого налога) не хочет, а бесхозяйная вещь сохраняет за собой собственника. Едва ли такое положение можно назвать приемлемым.
Более того, нежелание определять отказ от права собственности как сделку, не требующую восприятия, и связанное с ним толкование положений ГК ставит под вопрос и порядок реализации ряда административных процедур, например, в области учёта транспортных средств.
В соответствии с положениями постановления правительства от 12.08.1994 № 938 юридические и физические лица, за которыми зарегистрированы транспортные средства, обязаны снять транспортные средства с учёта в подразделениях Государственной инспекции или органах Гостехнадзора, в которых они зарегистрированы, в случае прекращения права собственности на транспортные средства в предусмотренном законодательством порядке. Получается, что формально снять автомобиль с учёта нельзя, поскольку право собственности-то на него не прекратилось.
Помимо прямого игнорирования положений абз. 2 ст. 236 ГК и изменения буквы закона полагаем, что есть два приемлемых выхода из сложившейся ситуации.
Дереликция. Первый вариант – толковать положения ГК по логике, предлагаемой, в частности, Ю.В. Сухановой:
«Бездействие субъекта (неиспользование права) не приводит к его [права. – А.А.] утрате. Однако длительная продолжительность такого состояния требует устранения неясности в отношении принадлежности права (и сопряженных с ним обязанностей), его дальнейшей юридической судьбы.
Для решения этой проблемы предлагается воспользоваться понятием derelictio (дереликция), понимая под ним оставление субъектом права без ясно выраженного волеизъявления. Такое состояние [дереликции. – А.А.] при наступлении определяемых законодателем сроков должно приводить к прекращению права. Установление этих преклюзивных (пресекательных) сроков существования конкретных видов прав необходимо для удовлетворения публично-правовых интересов, а также интересов частных лиц.
Последнее отличает дереликцию от отказа от права, который совершается только в интересах самого правомочного субъекта. Объединяет эти правовые категории юридический эффект и последствия – прекращение субъективного гражданского права, возможность восстановления такого права при определенных условиях», – пишет Ю.В. Суханова.
Применять положения абз. 2 ст. 236 ГК автор предлагает только к прекращению права собственности в результате отказа путём дереликции в понимаемом автором же смысле. «В качестве иллюстрации можно указать на возможность собственника затонувшего имущества поднять такое имущество с обязательным извещением об этом капитана ближайшего морского порта в течение одного года со дня, когда имущество затонуло (ст. 108 КТМ РФ). Если же такое имущество было поднято (в соответствии с п. 1 ст. 111 КТМ РФ), оно может быть истребовано его собственником (после возмещения понесенных в связи с этим расходов) лишь при условии, если с момента подъема затонувшего имущества прошел не более чем один год», – пишет Ю.В. Суханова.
Такой подход, однако, видится крайне вольным расхождением толкования с буквой закона, а также ставит вопрос о его соответствии ст. 35 Конституции, ограничивающей произвольное лишение лица его имущества. Хотя стоит заметить, что фактическое лишение лица имущества в интересах стабильности оборота косвенными (установление срока исковой давности, которая не лишает права, но отбирает защиту) или прямыми (установление приобретательной давности) мерами не чуждо закону.
Что касается приводимого Ю.В. Сухановой примера, то указанный срок обращения с требованием к лицу, поднявшему затонувшую вещь, является сроком для защиты права, а не пресекательным сроком, вследствие чего право собственности первоначального собственника не прекращается, лишь оставляя последнего без защиты по истечении года с момента подъема затонувшего имущества.
Телеологическая редукция нормы. Второй вариант (который кажется более приемлемым) – ограничительное толкование (телеологическая редукция) положений абз. 2 ст. 236 ГК.
Рассмотрим вариант такого толкования на примере одного из судебных дел.
Интересную позицию в данном деле высказал АС Дальневосточного округа в своем постановлении от 23.03.2018 по делу № А51-14941/2017. Помимо указания на то, что право оперативного управления может быть прекращено отказом от него, суд отметил следующее:
«При разрешении спора <…>, суды, отказывая в иске, посчитали достаточным наличие неисполненного университетом и министерством обязательства по проведению капитального ремонта в здании общежития (решение Ленинского районного суда города Владивостока по делу № 2-342/2017).
Вместе с тем в силу абзаца 2 статьи 236 ГК РФ отказ от права собственности не влечет прекращение прав и обязанностей собственника в отношении соответствующего имущества до приобретения права собственности на него другим лицом.
В данном случае, при наличии на то правовых оснований, возврат имущества в казну Российской Федерации не исключает возможности проведения капитального ремонта здания, притом, что вышеназванными судебными актами обязанность по финансированию капитального ремонта здания возложена на министерство, которое наряду с Росимуществом является распорядителем средств федерального бюджета»
Однако позиция никак не повлияла на разрешение спора. Суд фактически истолковал положения абз. 2 ст. 236 ГК не в смысле определения момента прекращения вещного права приобретением этого права другим лицом, а указал, что норму можно воспринимать как констатацию необходимости выполнения в отношении вещи всех возложенных на лицо либо взятых им на себя добровольно публично- и частноправовых обязанностей, даже если собственник от неё отказался и прекратил своё право собственности. В данной ситуации публично-правовой обязанностью было проведение ремонта общежития.
Можно вообразить ситуацию, при которой собственник в рамках такого толкования был бы обязан обработать и разместить вещь в определённом месте, если именно для этого она была передана в собственность. Тогда отказ от права вообще не играет роли. Такое толкование более приемлемо. Оно не только исключает противное здравому смыслу понимание отказа от вещи как сделки, требующей восприятия, но и создаёт полезное и справедливое требование к собственнику, который не может сбросить с себя обязанности, возникшие в связи с ранее совершенными им действиями.
Таким образом, деление сделок на требующие и не требующие восприятия может быть крайне полезным в рамках дискуссии о моменте прекращения права собственности при отказе от него. Дискуссия даёт основания для ограничительного толкования абз. 2 ст. 236 ГК в целях справедливого и разумного применения нормы.
Момент прекращения права при отказе от права собственности
Хрестоматийным примером сделки, не требующей восприятия, является отказ от права собственности.
Как замечает Л. Эннекцерус, «…не нуждается в получении другим лицом, например <…> отказ от обладания вещью (дереликция)». Так, требование государственной регистрации отказа от права собственности на недвижимость нисколько не противоречит природе этой сделки. Поэтому спорным видится замечание Е.И. Буртовой, что «отказ от права собственности на земельный участок является односторонней сделкой, нуждающейся в восприятии другими лицами (органом регистрации)» со ссылкой на положения ст. 53 Земельного кодекса.
Дювернуа подчеркивает: «Явление сделок, не включающих восприятия, очень частое в цивилистике. Их множество. Таково прекращение владения, <…> для отречения от права собственности на недвижимость волеизъявление имеет быть сделано перед ипотечным установлением. Это не значит, что сила его поставлена в зависимость от восприятия или принятия стороной. По отношению к заинтересованному волеизъявление для своей силы вовсе не требует его соучастия, восприятия или принятия им этого изъявления».
Абсурдно предполагать, что выброшенный на свалку диван остаётся за вами на праве собственности, пока им не завладеют третьи лица. Само допущение, что свалки устланы чьей-то собственностью, а не бесхозяйными вещами, противоречит жизненной практике. Это прямо противоречит и экономическому назначению института собственности – ограничению возможности господства над вещью третьими лицами. Как замечает профессор А.О. Рыбалов, «”…негативная сторона” – адресованный всем другим лицам запрет препятствовать собственнику – постоянно подчеркивается в доктрине при определении понятия права собственности…».
Какой в таком случае смысл оповещения всех людей на другом краю ниточки абсолютных правоотношений о произошедшем отказе от собственности, если собственник, следуя требованиям абз. 1 ст. 236 ГК, отказался от собственности, «объявив об этом либо совершив другие действия, определенно свидетельствующие о его устранении от владения, пользования и распоряжения имуществом без намерения сохранить какие-либо права на это имущество»?
Отечественный законодатель такой смысл находит, не доводя его до сведения лиц, которые должны будут подчиняться предписаниям закона:
«Отказ от права собственности не влечет прекращения прав и обязанностей собственника в отношении соответствующего имущества до приобретения права собственности на него другим лицом» (абз. 2 ст. 236 ГК)
В литературе смысл указанной нормы пытаются объяснить следующим образом: «Последнее предложение [о прекращении права в момент приобретения права собственности на него другим лицом. – А.А.] особенно важно в связи с участившимися случаями оставления своих вещей, особенно животных, без передачи их другим лицам. В соответствии с ним собственники должны нести ответственность за вред, причиненный их безнадзорными вещами».
Однако объяснение неубедительно. Абсолютно неясно, чем указанная ответственность будет отличаться от деликтной, и с какой целью необходимо усложнять основание привлечения к ней.
Не было б несчастья, если бы данная норма толковалась ограничительно либо стала очередной мертворождённой нормой отечественного законодательства (что обычно и случается, если законодатель пытается привнести в жизнь что-то абсолютно ей чуждое). Однако в сфере недвижимости вокруг указанного предписания сложилась сложная административная процедура, которая поддерживается судебной практикой.
- Дважды столкнулось с особенностями изобретённого в России чуда ЗАО «Новая усадьба».
Общество обратилось в Арбитражный суд г. Москвы с просьбой признать незаконными решения Управления Федеральной службы государственной регистрации об отказе в государственной регистрации прекращения права собственности на объекты недвижимости. Управление отказало обществу, посчитав, что право собственности общества прекратится лишь в том случае, когда право на данные объекты приобретёт другое лицо. Соответственно, внесение в реестр сведений о прекращении права собственности «Новой усадьбы» на данные объекты не соответствовало бы действительности.
Спор окончательно разрешился постановлением АС Московского округа от 08.02.2017 по делу № А41-18306/2016. В нём суд выразил следующую правовую позицию:
«Отказ от права собственности не влечет прекращения прав и обязанностей собственника в отношении соответствующего имущества до приобретения права собственности на него другим лицом.
Таким образом, заявляя об отказе от права собственности, но не передавая в собственность иному лицу и при отсутствии регистрации имущества как бесхозяйной вещи, истец не лишается прав и обязанностей собственника в отношении этой вещи, то есть его права как собственника не прекращаются [курсив мой. – А.А.].
Запись о прекращении права собственности при таких обстоятельствах была бы недостоверной, так как права собственника при отсутствии иного собственника истец не утрачивает.
Поскольку, в силу абзаца 2 статьи 236 Гражданского кодекса Российской Федерации отказ от права собственности не влечет прекращения прав и обязанностей собственника в отношении соответствующего имущества до приобретения права собственности на него другим лицом, то Управление правомерно отказало во внесении записи о прекращении права собственности, а с заявлением о внесении в реестр сведений об отказе от права собственности заявитель не обращался»
- Как мантру суд повторил позицию в постановлении АС Московского округа от 16.03.2017 по делу № А41-18304/2016, добавив следующее:
«Таким образом, заявляя об отказе от права собственности, но не передавая в собственность иному лицу и при отсутствии регистрации имущества как бесхозяйной вещи, истец не лишается прав и обязанностей собственника в отношении этой вещи, т.е. его права как собственника не прекращаются.
Однако, как усматривается из имеющихся в деле доказательств, истец обратился в Росреестр с заявлением о прекращении права.
Запись о прекращении права собственности при таких обстоятельствах была бы недостоверной, так как права собственника при отсутствии иного собственника истец не утрачивает»
Описанная правовая позиция встречается и в более поздних судебных актах.
Таким образом, чтобы прекратить право собственности на объекты недвижимости, обществу следовало заявить об отказе от права собственности в орган местного самоуправления в порядке, предусмотренном п. 3 ст. 225 ГК и положениями Приказа Минэкономразвития России от 10.12.2015 № 931. В течение 15 дней с момента поступления такого заявления орган местного самоуправления должен подать в Росреестр заявление о принятии на учёт объекта недвижимого имущества путём внесения соответствующих сведений в ЕГРН. Спустя некоторое время соответствующая запись вносится в реестр. Недвижимость становится бесхозяйной.
Здесь, согласно противоречивой позиции суда, право собственности бы прекратилось. Такой взгляд можно списать на связанность суда громоздкой административной процедурой, которую последний поменять не в силе. На самом же деле абсолютно непринципиально, орган местного самоуправления или отказывающийся собственник подаст соответствующее заявление в Росреестр.
Плохо, что судейскую логику толкования статьи можно выкручивать и до максимума, что прямо следует из фразы «запись о прекращении права собственности при таких обстоятельствах была бы недостоверной, так как права собственника при отсутствии иного собственника истец не утрачивает».
Согласно подобному толкованию, собственник не утрачивает право на бесхозяйную вещь. Чтобы общество смогло своей автономной волей прекратить неугодное ей право, приходится проходить предусмотренную законом процедуру. Спустя год со дня постановки бесхозяйной недвижимой вещи на учёт орган, уполномоченный управлять муниципальным имуществом, может обратиться (а может и не обратиться) в суд с требованием о признании права муниципальной собственности на эту вещь. Суд признает (а может и не признать) право муниципальной собственности на вещь. Итак, по прошествии года, в течение которого добросовестный налогоплательщик будет продолжать уплачивать все соответствующие налоги, право собственности «Новой усадьбы» прекратится.
Подобное толкование обсуждаемой нормы абсурдно и проистекает из нежелания признавать отказ от права собственности в качестве сделки, не требующей восприятия. Оно порождает целую кучу неурядиц и необоснованных ограничений правомочия собственника на распоряжение своей вещью.
В лучшем случае, если регистрации вещи в качестве бесхозной становится достаточно для прекращения права собственности (что возможно лишь при телеологической редукции нормы, поскольку такое толкование противоречит грамматическому смыслу абз. 2 ст. 236 ГК), то отказавшегося от вещи собственника просто заставляют быть «собственником» вопреки принципу автономии воли. В худшем, при грамматическом толковании нормы абз. 2 ст. 236 ГК, – собственника заставляют в течение года оставаться собственником вещи, которой он решил распорядиться по своему усмотрению, в связи с чем он выплачивает налоги на имущество, которым обладать (возможно, именно из-за этого налога) не хочет, а бесхозяйная вещь сохраняет за собой собственника. Едва ли такое положение можно назвать приемлемым.
Более того, нежелание определять отказ от права собственности как сделку, не требующую восприятия, и связанное с ним толкование положений ГК ставит под вопрос и порядок реализации ряда административных процедур, например, в области учёта транспортных средств.
В соответствии с положениями постановления правительства от 12.08.1994 № 938 юридические и физические лица, за которыми зарегистрированы транспортные средства, обязаны снять транспортные средства с учёта в подразделениях Государственной инспекции или органах Гостехнадзора, в которых они зарегистрированы, в случае прекращения права собственности на транспортные средства в предусмотренном законодательством порядке. Получается, что формально снять автомобиль с учёта нельзя, поскольку право собственности-то на него не прекратилось.
Помимо прямого игнорирования положений абз. 2 ст. 236 ГК и изменения буквы закона полагаем, что есть два приемлемых выхода из сложившейся ситуации.
Дереликция. Первый вариант – толковать положения ГК по логике, предлагаемой, в частности, Ю.В. Сухановой:
«Бездействие субъекта (неиспользование права) не приводит к его [права. – А.А.] утрате. Однако длительная продолжительность такого состояния требует устранения неясности в отношении принадлежности права (и сопряженных с ним обязанностей), его дальнейшей юридической судьбы.
Для решения этой проблемы предлагается воспользоваться понятием derelictio (дереликция), понимая под ним оставление субъектом права без ясно выраженного волеизъявления. Такое состояние [дереликции. – А.А.] при наступлении определяемых законодателем сроков должно приводить к прекращению права. Установление этих преклюзивных (пресекательных) сроков существования конкретных видов прав необходимо для удовлетворения публично-правовых интересов, а также интересов частных лиц.
Последнее отличает дереликцию от отказа от права, который совершается только в интересах самого правомочного субъекта. Объединяет эти правовые категории юридический эффект и последствия – прекращение субъективного гражданского права, возможность восстановления такого права при определенных условиях», – пишет Ю.В. Суханова.
Применять положения абз. 2 ст. 236 ГК автор предлагает только к прекращению права собственности в результате отказа путём дереликции в понимаемом автором же смысле. «В качестве иллюстрации можно указать на возможность собственника затонувшего имущества поднять такое имущество с обязательным извещением об этом капитана ближайшего морского порта в течение одного года со дня, когда имущество затонуло (ст. 108 КТМ РФ). Если же такое имущество было поднято (в соответствии с п. 1 ст. 111 КТМ РФ), оно может быть истребовано его собственником (после возмещения понесенных в связи с этим расходов) лишь при условии, если с момента подъема затонувшего имущества прошел не более чем один год», – пишет Ю.В. Суханова.
Такой подход, однако, видится крайне вольным расхождением толкования с буквой закона, а также ставит вопрос о его соответствии ст. 35 Конституции, ограничивающей произвольное лишение лица его имущества. Хотя стоит заметить, что фактическое лишение лица имущества в интересах стабильности оборота косвенными (установление срока исковой давности, которая не лишает права, но отбирает защиту) или прямыми (установление приобретательной давности) мерами не чуждо закону.
Что касается приводимого Ю.В. Сухановой примера, то указанный срок обращения с требованием к лицу, поднявшему затонувшую вещь, является сроком для защиты права, а не пресекательным сроком, вследствие чего право собственности первоначального собственника не прекращается, лишь оставляя последнего без защиты по истечении года с момента подъема затонувшего имущества.
Телеологическая редукция нормы. Второй вариант (который кажется более приемлемым) – ограничительное толкование (телеологическая редукция) положений абз. 2 ст. 236 ГК.
Рассмотрим вариант такого толкования на примере одного из судебных дел.
- ФГАОУ ВО «Дальневосточный федеральный университет» обратился в суд с просьбой обязать Федеральное агентство по управлению государственным имуществом в Приморском крае принять в казну Российской Федерации объект недвижимости (аварийное общежитие) в связи с отказом университета от права оперативного управления.
Интересную позицию в данном деле высказал АС Дальневосточного округа в своем постановлении от 23.03.2018 по делу № А51-14941/2017. Помимо указания на то, что право оперативного управления может быть прекращено отказом от него, суд отметил следующее:
«При разрешении спора <…>, суды, отказывая в иске, посчитали достаточным наличие неисполненного университетом и министерством обязательства по проведению капитального ремонта в здании общежития (решение Ленинского районного суда города Владивостока по делу № 2-342/2017).
Вместе с тем в силу абзаца 2 статьи 236 ГК РФ отказ от права собственности не влечет прекращение прав и обязанностей собственника в отношении соответствующего имущества до приобретения права собственности на него другим лицом.
В данном случае, при наличии на то правовых оснований, возврат имущества в казну Российской Федерации не исключает возможности проведения капитального ремонта здания, притом, что вышеназванными судебными актами обязанность по финансированию капитального ремонта здания возложена на министерство, которое наряду с Росимуществом является распорядителем средств федерального бюджета»
- Схожей правовой позиции придерживался истец в деле № А60-33969/2018.
Однако позиция никак не повлияла на разрешение спора. Суд фактически истолковал положения абз. 2 ст. 236 ГК не в смысле определения момента прекращения вещного права приобретением этого права другим лицом, а указал, что норму можно воспринимать как констатацию необходимости выполнения в отношении вещи всех возложенных на лицо либо взятых им на себя добровольно публично- и частноправовых обязанностей, даже если собственник от неё отказался и прекратил своё право собственности. В данной ситуации публично-правовой обязанностью было проведение ремонта общежития.
Можно вообразить ситуацию, при которой собственник в рамках такого толкования был бы обязан обработать и разместить вещь в определённом месте, если именно для этого она была передана в собственность. Тогда отказ от права вообще не играет роли. Такое толкование более приемлемо. Оно не только исключает противное здравому смыслу понимание отказа от вещи как сделки, требующей восприятия, но и создаёт полезное и справедливое требование к собственнику, который не может сбросить с себя обязанности, возникшие в связи с ранее совершенными им действиями.
Таким образом, деление сделок на требующие и не требующие восприятия может быть крайне полезным в рамках дискуссии о моменте прекращения права собственности при отказе от него. Дискуссия даёт основания для ограничительного толкования абз. 2 ст. 236 ГК в целях справедливого и разумного применения нормы.
Юридически значимые сообщения
Принцип доставки. Как отмечалось ранее, вопрос о делении сделок на требующие и не требующие восприятия стал особенно актуальным в российской правовой доктрине после включения в ГК положений ст. 165.1, посвященной юридически значимым сообщениям. Роль нормы, обобщившей предыдущую судебную практику, определившей момент возникновения правовых последствий сообщений, с которыми закон или договор связывает наступление последствий, а также аккумулировавшей некоторые положения частных норм, разбросанных по кодексу, не стоит недооценивать. «На первый взгляд, кажется, что вопросы, связанные с доставкой сообщений (пусть и юридически значимых), мелковаты и неактуальны для научных исследований и серьезных обобщений судебной практики. Однако именно такие «мелочи» могут оказать существенное влияние на судьбу судебного спора», – замечает В.В. Витрянский.
Природа юридически значимых сообщений как юридических фактов и область применения положений рассматриваемой статьи вызывают в доктрине споры. Едва ли стоит говорить, что юридически значимые сообщения являются сделками. Разница в их природе ощущается как интуитивно, так и в юридической и неюридической природе при более пристальном взгляде. Юридически значимые сообщения служат в первую очередь цели установления коммуникации в рамках уже сложившихся отношений, они не ставят своей целью связать лиц социальными путами – скорее передать значимую для уже имеющихся пут информацию.
Имеются и юридико-догматические основания не признавать юридически значимые сообщения сделками. Сообщения обретают силу не в связи с волеизъявлением (хотя его содержат), что характерно для сделок, но в силу закона. Такая характеристика напрямую отвечает понятию сделкоподобных действий.
Л. Эннекцерус указывает: «Действия, подобные юридическим сделкам, это такие юридические действия, которые выражают духовный процесс, именно: содержат выражение воли или представлений. Правовые последствия наступают ex lege, а не ex voluntate». Таким же образом характеризуют природу юридически значимых сообщений К.И. Скловский и А.В. Егоров.
Обычно смысл выделения сделкоподобных действий в том, что к ним применяются отдельные положения о сделках с учётом особенностей. Российскому правопорядку пришлось идти по обратному пути – распространять положения о юридически значимых сообщениях на сделки. На это прямо указывает ВС в п. 66 постановления Пленума ВС № 25: «В юридически значимом сообщении может содержаться информация о сделке [курсив мой. – А.А.] (например, односторонний отказ от исполнения обязательства) и иная информация, имеющая правовое значение (например, уведомление должника о переходе права (ст. 385 ГК РФ)».
Это особенно важно, поскольку такое расширительное толкование позволяет заявить о признании Верховным Судом рассматриваемой нами классификации сделок в российском праве.
«1. Заявления, уведомления, извещения, требования или иные юридически значимые сообщения, с которыми закон или сделка связывает гражданско-правовые последствия для другого лица, влекут для этого лица такие последствия с момента доставки соответствующего сообщения ему или его представителю.
Сообщение считается доставленным и в тех случаях, если оно поступило лицу, которому оно направлено (адресату), но по обстоятельствам, зависящим от него, не было ему вручено или адресат не ознакомился с ним.
2.Правила пункта 1 настоящей статьи применяются, если иное не предусмотрено законом или условиями сделки либо не следует из обычая или из практики, установившейся во взаимоотношениях сторон» (ст. 165.1 ГК)
Данной нормой в российском праве закрепляется принцип доставки (его строгость или условность можно ставить под вопрос). Он значит ровно то, что указано в тексте статьи – эффект юридически значимого сообщения или сделки возникает в тот момент, когда оно или она доставлена (а не воспринята, что важно) лицу, к которому обращено.
Важно, что в целях стабильности оборота, предполагая разумность и добросовестность его участников, право не требует восприятия содержания волеизъявления или иного сообщения. Это прямо указано в тексте нормы и подтверждено позицией Верховного Суда в пп. 63 и п. 67 постановления Пленума ВС № 25: «Сообщения, доставленные по названным адресам [место жительства, место нахождения. – А.А.], считаются полученными, даже если соответствующее лицо фактически не проживает (не находится) по указанному адресу. <…> сообщение считается доставленным, если адресат уклонился от получения корреспонденции в отделении связи, в связи с чем она была возвращена по истечении срока хранения. <…> Если в юридически значимом сообщении содержится информация об односторонней сделке, то при невручении сообщения по обстоятельствам, зависящим от адресата, считается, что содержание сообщения было им воспринято, и сделка повлекла соответствующие последствия (например, договор считается расторгнутым вследствие одностороннего отказа от его исполнения)».
Принципу доставки традиционно противопоставляется принцип отправления (который может быть строгим или мягким). В такой ситуации все почтовые риски несёт получатель, а юридический эффект возникает в момент отправления.
Этот принцип ярко отражен в «правиле почтового ящика» (mailbox rule), определяющем момент вступления акцепта в силу в системах общего права. Правило полностью сформировалось двумя значимыми решениями по делам Adams v Lindsell и Henthorn v Fraser. Объясняется это в доктрине английского контрактного права тем, что отправленный акцепт переходит в руки агента оферента, а значит, нести риски за утерю сообщения почтовой организацией отправитель не должен. Примечательно, что акцепт, отправленный по телеграфу, считается отправленным только в момент его принятия другой стороной. Более того, принцип отправления применим только в отношении акцепта. Остальные же акты коммуникации создают юридические последствия только в момент их доставки. Так что говорить о последовательности англосаксов в данном вопросе нужно с осторожностью.
Выбор российского правопорядка в пользу принципа доставки видится абсолютно обоснованным.
Во-первых, как верно отмечает А.Г. Карапетов, принцип доставки «в полной мере соответствует самой природе односторонних сделок, требующих восприятия (в той части, в которой он применяется к таким сделкам)».
Во-вторых, данный принцип обоснован экономически и отвечает требованию эффективного распределения риска. Риск, по общему правилу, должен возлагаться на сторону, которой его проще нести и минимизировать, которая сможет рационально внести стоимость риска в цену договора.
Очевидно, что в рассматриваемых отношениях риск удобней нести стороне отправителя. Именно отправитель, включая в цену договора предполагаемые расходы, выбирает наиболее подходящий, на его взгляд, способ доставки сообщения, неся риски выбора неподходящего средства. Именно отправителю удобнее следить за процессом доставки сообщения, поскольку именно он, а не получатель, имеет правовую связь с лицом, осуществляющим доставку сообщения.
В-третьих, принцип доставки согласуется со сложившимися в отечественном правопорядке частными правилами определения момента возникновения правового эффекта юридически значимых сообщений и сделок, требующих восприятия, установленными до принятия общей нормы. В частности, согласно положениям ГК оферта и акцепт порождают правовые последствия с момента доставки.
На этом стоило бы закончить часть, посвященную юридически значимым сообщениям, режим которых распространён судом на односторонние сделки, как удачный пример реализации деления сделок на требующие и не требующие восприятия. Но, к сожалению, не всё так просто.
Принцип доставки и абз. 2 ст. 194 ГК. Дело в том, что до введения в ГК положений ст. 165.1 российская правовая система несла в себе корни принципа отправления.
«Письменные заявления и извещения, сданные в организацию связи до двадцати четырех часов последнего дня срока, считаются сделанными в срок» (абз. 2 ст. 194 ГК)
Цель указанной нормы – снять с отправителя риски отправления сообщений, влекущих юридические последствия, и переложить их на получателя. Независимо от того, что получатель ждет сообщение к определённому сроку, оно будет считаться доставленным (но не произведёт юридического эффекта), даже если придёт со значительным опозданием. Достаточно отправить его по почте в последний день срока.
Очевидно, что представленная фикция совершения сделки или отправки сообщения в рамках установленного для создания ими правового эффекта пресекательного (чаще всего) срока руководствуется логикой принципа отправления, противного природе сделок, требующих восприятия. Недостатки такого подхода в сравнении с принципом доставки мы отметили выше.
Казалось бы, в ходе закрепления в тексте кодекса положений, отражающих принцип доставки, необходимо было выстроить систему норм, дополняющих друг друга. По мнению А.Г. Карапетова, это должно было заключаться в исключении п. 2 ст. 194 ГК. Однако на деле мы имеем иную ситуацию.
Обсуждаемые нормы сосуществуют, формально не вступая в противоречие друг с другом. Как отмечается в письме Ростехнадзора, «сданное в установленный срок в организацию связи уведомление будет считаться надлежащим, при этом наступление последствий в связи с таким уведомлением возникнет в момент его доставки получателю». На деле же мы имеем ситуацию из басни Крылова.
Судебную практику по обсуждаемому вопросу нельзя назвать однородной. Приведем несколько примеров.
Судебная практика. Можно обнаружить интересный пласт практики по вопросу о том, считается ли бенефициар реализовавшим своё право по направлению требования о выплате по независимой гарантии в установленный срок, если он сдал его в отделение связи в пределах установленного срока, но дошло оно уже после истечения последнего.
В соответствии п. 2 ст. 374 ГК требование бенефициара должно быть представлено гаранту до окончания срока действия независимой гарантии. Согласно позиции ВАС, выраженной в постановлении Президиума от 24.06.2014 № 3853/14, в предмет доказывания по делу по иску бенефициара к гаранту входит проверка судом соблюдения истцом порядка предъявления требований по банковской гарантии с приложением указанных в гарантии документов и указанием на нарушение принципалом основного обязательства.
Суды, следуя позиции Верховного Суда, заложенной в определении от 12.10.2015 № 305-ЭС15-8885, признают, что положения п. 2 ст. 374 ГК необходимо толковать, сочетая разнонаправленные нормы ст. 165.1 и 194 ГК, – бенефициар считается направившим требование в срок, если он сдал его в отделение связи в пределах установленного в гарантии срока. Однако Верховный Суд в определении прямо не высказывался о необходимости сочетать указанные нормы. Разберем позицию Суда подробнее.
До Коллегии по экономическим спорам дошло дело по иску Федерального агентства морского и речного транспорта к ОАО «Международный банк Санкт-Петербурга». Росморречфлот обратился в суд с требованием о взыскании с банка суммы банковской гарантии, выданной им в обеспечение исполнения принципала. Ответчик ссылался на то, что требование поступило к нему за пределами срока действия гарантии. При этом отправлено требование было до окончания гарантии, но дошло за пределами выделенного срока.
Отменяя акты нижестоящих судов, отказавших истцу в удовлетворении требований на основании заявленного ответчиком возражения, Верховный Суд указал следующее:
«Содержащаяся в п. 1 ст. 374 ГК РФ и вменяемая бенефициару обязанность «представления» банковской гарантии до окончания срока, на который она выдана, допускала неоднозначное толкование и как обязанность «направить» гарантию до указанного срока и как обязанность «обеспечить получение» ее бенефициаром до истечения срока.
Поскольку статья 165.1 Гражданского кодекса Российской Федерации, разъясняющая порядок и последствия совершения одним лицом действий по доставке юридически значимых сообщений, с которыми закон или сделка связывает гражданско-правовые последствия для другого лица, вступила в действие с 01.09.2013, основания использовать эти разъяснения для толкования банковской гарантии, выданной 28.05.2012, отсутствуют. Поэтому ссылку судов нижестоящих инстанций на названную норму для толкования спорного положения банковской гарантии судебная коллегия считает ошибочной»
Далее суд, не делая выводов относительно системного толкования ст. 165.1 и 194 ГК, толкует спорное положение договора, определяющее порядок направления требования по гарантии, contra proferentem, обращая внимание, что спорное положение в договор внёс гарант. На основании сказанного ВС решает спор в пользу истца, основываясь на толковании договора, а не на положениях закона.
Тем не менее обстоятельства дела и точная формулировка решения не смущают нижестоящие суды, которые констатируют общее правило толкования рассматриваемых норм.
Например, АС Московского округа в своем постановлении от 04.10.2017 по делу № А40-158221/2015 указывает:
«Отклоняя довод ответчика о получении требования истца по банковской гарантии по почте после истечения срока действия банковской гарантии суд первой инстанции правильно сослался на правовую позицию Верховного Суда Российской Федерации, изложенную в Определение Верховного Суда Российской Федерации от 12.10.2015 № 305-ЭС15-8885, согласно которой датой «представления» требования следует считать именно дату направления требования, а не дату его получения гарантом [курсив мой. – А.А.].
Поскольку в соответствии со ст. 194 ГК требование о выплате по банковской гарантии и приложенные к нему документы истец направил в адрес ответчика ценным письмом с описью вложения 28.11.2014, то есть до истечения последнего дня срока действия банковской гарантии – 30.11.2014, довод ответчика о неправильном применении судами положений ст. 165.1 ГК подлежит отклонению судом кассационной инстанции, как основанный на ошибочном и избирательном понимании норм материального права»
Аналогичную позицию высказывают суды и в других подобных делах, расширительно толкуя определение Верховного Суда.
Окончательно позиция была генерализована ВС в п. 4 «Обзора судебной практики разрешения споров, связанных с применением законодательства о независимой гарантии» (утв. Президиумом ВС 05.06.2019):
«Требование о платеже по независимой гарантии считается представленным своевременно, если оно направлено гаранту в пределах срока действия гарантии и условиями независимой гарантии не предусмотрено иное (например, что момент предъявления требования определяется исходя из момента его доставки гаранту).
Положения п. 1 ст. 165.1 ГК РФ, согласно которым гражданско-правовые последствия возникают с момента доставки юридически значимых сообщений либо с момента, когда они считаются доставленными, означают, что именно этими моментами определяется начало течения срока, отведенного гаранту п. 2 ст. 375 ГК РФ на рассмотрение требования бенефициара»
Таким образом, применительно к порядку предъявления требования по банковской гарантии Верховный Суд разрешил конфликт п. 1 ст. 165.1 ГК и п. 2 ст. 194 ГК следующим образом: бенефициар считается направившим требование в срок, если сдал его в отделение связи в пределах срока действия гарантии (п. 2 ст. 194 ГК), но правовой эффект такого требования возникнет лишь после получения / реализации фикции получения гарантом требования (ст. 165.1 ГК).
Мы полагаем, что решение стало предметом компромисса, учитывающего, что российские банки часто недобросовестно отказываются выплачивать бенефициарам денежную сумму по независимой гарантии со ссылкой на формальные основания.
Практика судов по вопросу соотношения п. 2 ст. 194 и ст. 165.1 ГК при рассмотрении дел об оспаривании решений государственных органов отличается противоположным подходом.
Постановлением от 11.08.2015 по делу № А59-4906/2014 АС Дальневосточного округа констатировал: «Доводы заявителя жалобы сводятся к тому, что из системного толкования положений ст. 194 ГК РФ, ст. 19 Федерального закона от 21.07.1997 № 122-ФЗ “О государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним” следует, что заявление как о приостановлении государственной регистрации, так и об отказе в совершении государственной регистрации может быть подано в регистрирующий орган до двадцати четырех часов последнего дня исчисляемого срока посредством почтового отправления, с описью вложения и уведомлением о вручении».
Однако суд отверг описанную позицию, основываясь на том, что «согласно ч. 1 ст. 194 ГК РФ, если срок установлен для совершения какого-либо действия, оно может быть выполнено до двадцати четырех часов последнего дня срока». Вместе с тем, «если это действие должно быть совершено в организации, то срок истекает в тот час, когда в этой организации по установленным правилам прекращаются соответствующие операции». Следовательно, отметил суд, соответствующие документы должны были быть предоставлены в Росреестр к указанному им сроку, а фикция абз. 2 ст. 194 ГК здесь неприменима.
Суд отказал в удовлетворении заявления ООО «Сибирская проектно-инжиниринговая компания» о признании незаконным решений Роспатента по досрочному прекращению действия патента на изобретение и по отказу в удовлетворении ходатайства о восстановлении действия патента на изобретение.
Принцип доставки. Как отмечалось ранее, вопрос о делении сделок на требующие и не требующие восприятия стал особенно актуальным в российской правовой доктрине после включения в ГК положений ст. 165.1, посвященной юридически значимым сообщениям. Роль нормы, обобщившей предыдущую судебную практику, определившей момент возникновения правовых последствий сообщений, с которыми закон или договор связывает наступление последствий, а также аккумулировавшей некоторые положения частных норм, разбросанных по кодексу, не стоит недооценивать. «На первый взгляд, кажется, что вопросы, связанные с доставкой сообщений (пусть и юридически значимых), мелковаты и неактуальны для научных исследований и серьезных обобщений судебной практики. Однако именно такие «мелочи» могут оказать существенное влияние на судьбу судебного спора», – замечает В.В. Витрянский.
Природа юридически значимых сообщений как юридических фактов и область применения положений рассматриваемой статьи вызывают в доктрине споры. Едва ли стоит говорить, что юридически значимые сообщения являются сделками. Разница в их природе ощущается как интуитивно, так и в юридической и неюридической природе при более пристальном взгляде. Юридически значимые сообщения служат в первую очередь цели установления коммуникации в рамках уже сложившихся отношений, они не ставят своей целью связать лиц социальными путами – скорее передать значимую для уже имеющихся пут информацию.
Имеются и юридико-догматические основания не признавать юридически значимые сообщения сделками. Сообщения обретают силу не в связи с волеизъявлением (хотя его содержат), что характерно для сделок, но в силу закона. Такая характеристика напрямую отвечает понятию сделкоподобных действий.
Л. Эннекцерус указывает: «Действия, подобные юридическим сделкам, это такие юридические действия, которые выражают духовный процесс, именно: содержат выражение воли или представлений. Правовые последствия наступают ex lege, а не ex voluntate». Таким же образом характеризуют природу юридически значимых сообщений К.И. Скловский и А.В. Егоров.
Обычно смысл выделения сделкоподобных действий в том, что к ним применяются отдельные положения о сделках с учётом особенностей. Российскому правопорядку пришлось идти по обратному пути – распространять положения о юридически значимых сообщениях на сделки. На это прямо указывает ВС в п. 66 постановления Пленума ВС № 25: «В юридически значимом сообщении может содержаться информация о сделке [курсив мой. – А.А.] (например, односторонний отказ от исполнения обязательства) и иная информация, имеющая правовое значение (например, уведомление должника о переходе права (ст. 385 ГК РФ)».
Это особенно важно, поскольку такое расширительное толкование позволяет заявить о признании Верховным Судом рассматриваемой нами классификации сделок в российском праве.
«1. Заявления, уведомления, извещения, требования или иные юридически значимые сообщения, с которыми закон или сделка связывает гражданско-правовые последствия для другого лица, влекут для этого лица такие последствия с момента доставки соответствующего сообщения ему или его представителю.
Сообщение считается доставленным и в тех случаях, если оно поступило лицу, которому оно направлено (адресату), но по обстоятельствам, зависящим от него, не было ему вручено или адресат не ознакомился с ним.
2.Правила пункта 1 настоящей статьи применяются, если иное не предусмотрено законом или условиями сделки либо не следует из обычая или из практики, установившейся во взаимоотношениях сторон» (ст. 165.1 ГК)
Данной нормой в российском праве закрепляется принцип доставки (его строгость или условность можно ставить под вопрос). Он значит ровно то, что указано в тексте статьи – эффект юридически значимого сообщения или сделки возникает в тот момент, когда оно или она доставлена (а не воспринята, что важно) лицу, к которому обращено.
Важно, что в целях стабильности оборота, предполагая разумность и добросовестность его участников, право не требует восприятия содержания волеизъявления или иного сообщения. Это прямо указано в тексте нормы и подтверждено позицией Верховного Суда в пп. 63 и п. 67 постановления Пленума ВС № 25: «Сообщения, доставленные по названным адресам [место жительства, место нахождения. – А.А.], считаются полученными, даже если соответствующее лицо фактически не проживает (не находится) по указанному адресу. <…> сообщение считается доставленным, если адресат уклонился от получения корреспонденции в отделении связи, в связи с чем она была возвращена по истечении срока хранения. <…> Если в юридически значимом сообщении содержится информация об односторонней сделке, то при невручении сообщения по обстоятельствам, зависящим от адресата, считается, что содержание сообщения было им воспринято, и сделка повлекла соответствующие последствия (например, договор считается расторгнутым вследствие одностороннего отказа от его исполнения)».
Принципу доставки традиционно противопоставляется принцип отправления (который может быть строгим или мягким). В такой ситуации все почтовые риски несёт получатель, а юридический эффект возникает в момент отправления.
Этот принцип ярко отражен в «правиле почтового ящика» (mailbox rule), определяющем момент вступления акцепта в силу в системах общего права. Правило полностью сформировалось двумя значимыми решениями по делам Adams v Lindsell и Henthorn v Fraser. Объясняется это в доктрине английского контрактного права тем, что отправленный акцепт переходит в руки агента оферента, а значит, нести риски за утерю сообщения почтовой организацией отправитель не должен. Примечательно, что акцепт, отправленный по телеграфу, считается отправленным только в момент его принятия другой стороной. Более того, принцип отправления применим только в отношении акцепта. Остальные же акты коммуникации создают юридические последствия только в момент их доставки. Так что говорить о последовательности англосаксов в данном вопросе нужно с осторожностью.
Выбор российского правопорядка в пользу принципа доставки видится абсолютно обоснованным.
Во-первых, как верно отмечает А.Г. Карапетов, принцип доставки «в полной мере соответствует самой природе односторонних сделок, требующих восприятия (в той части, в которой он применяется к таким сделкам)».
Во-вторых, данный принцип обоснован экономически и отвечает требованию эффективного распределения риска. Риск, по общему правилу, должен возлагаться на сторону, которой его проще нести и минимизировать, которая сможет рационально внести стоимость риска в цену договора.
Очевидно, что в рассматриваемых отношениях риск удобней нести стороне отправителя. Именно отправитель, включая в цену договора предполагаемые расходы, выбирает наиболее подходящий, на его взгляд, способ доставки сообщения, неся риски выбора неподходящего средства. Именно отправителю удобнее следить за процессом доставки сообщения, поскольку именно он, а не получатель, имеет правовую связь с лицом, осуществляющим доставку сообщения.
В-третьих, принцип доставки согласуется со сложившимися в отечественном правопорядке частными правилами определения момента возникновения правового эффекта юридически значимых сообщений и сделок, требующих восприятия, установленными до принятия общей нормы. В частности, согласно положениям ГК оферта и акцепт порождают правовые последствия с момента доставки.
На этом стоило бы закончить часть, посвященную юридически значимым сообщениям, режим которых распространён судом на односторонние сделки, как удачный пример реализации деления сделок на требующие и не требующие восприятия. Но, к сожалению, не всё так просто.
Принцип доставки и абз. 2 ст. 194 ГК. Дело в том, что до введения в ГК положений ст. 165.1 российская правовая система несла в себе корни принципа отправления.
«Письменные заявления и извещения, сданные в организацию связи до двадцати четырех часов последнего дня срока, считаются сделанными в срок» (абз. 2 ст. 194 ГК)
Цель указанной нормы – снять с отправителя риски отправления сообщений, влекущих юридические последствия, и переложить их на получателя. Независимо от того, что получатель ждет сообщение к определённому сроку, оно будет считаться доставленным (но не произведёт юридического эффекта), даже если придёт со значительным опозданием. Достаточно отправить его по почте в последний день срока.
Очевидно, что представленная фикция совершения сделки или отправки сообщения в рамках установленного для создания ими правового эффекта пресекательного (чаще всего) срока руководствуется логикой принципа отправления, противного природе сделок, требующих восприятия. Недостатки такого подхода в сравнении с принципом доставки мы отметили выше.
Казалось бы, в ходе закрепления в тексте кодекса положений, отражающих принцип доставки, необходимо было выстроить систему норм, дополняющих друг друга. По мнению А.Г. Карапетова, это должно было заключаться в исключении п. 2 ст. 194 ГК. Однако на деле мы имеем иную ситуацию.
Обсуждаемые нормы сосуществуют, формально не вступая в противоречие друг с другом. Как отмечается в письме Ростехнадзора, «сданное в установленный срок в организацию связи уведомление будет считаться надлежащим, при этом наступление последствий в связи с таким уведомлением возникнет в момент его доставки получателю». На деле же мы имеем ситуацию из басни Крылова.
Судебную практику по обсуждаемому вопросу нельзя назвать однородной. Приведем несколько примеров.
Судебная практика. Можно обнаружить интересный пласт практики по вопросу о том, считается ли бенефициар реализовавшим своё право по направлению требования о выплате по независимой гарантии в установленный срок, если он сдал его в отделение связи в пределах установленного срока, но дошло оно уже после истечения последнего.
В соответствии п. 2 ст. 374 ГК требование бенефициара должно быть представлено гаранту до окончания срока действия независимой гарантии. Согласно позиции ВАС, выраженной в постановлении Президиума от 24.06.2014 № 3853/14, в предмет доказывания по делу по иску бенефициара к гаранту входит проверка судом соблюдения истцом порядка предъявления требований по банковской гарантии с приложением указанных в гарантии документов и указанием на нарушение принципалом основного обязательства.
Суды, следуя позиции Верховного Суда, заложенной в определении от 12.10.2015 № 305-ЭС15-8885, признают, что положения п. 2 ст. 374 ГК необходимо толковать, сочетая разнонаправленные нормы ст. 165.1 и 194 ГК, – бенефициар считается направившим требование в срок, если он сдал его в отделение связи в пределах установленного в гарантии срока. Однако Верховный Суд в определении прямо не высказывался о необходимости сочетать указанные нормы. Разберем позицию Суда подробнее.
До Коллегии по экономическим спорам дошло дело по иску Федерального агентства морского и речного транспорта к ОАО «Международный банк Санкт-Петербурга». Росморречфлот обратился в суд с требованием о взыскании с банка суммы банковской гарантии, выданной им в обеспечение исполнения принципала. Ответчик ссылался на то, что требование поступило к нему за пределами срока действия гарантии. При этом отправлено требование было до окончания гарантии, но дошло за пределами выделенного срока.
Отменяя акты нижестоящих судов, отказавших истцу в удовлетворении требований на основании заявленного ответчиком возражения, Верховный Суд указал следующее:
«Содержащаяся в п. 1 ст. 374 ГК РФ и вменяемая бенефициару обязанность «представления» банковской гарантии до окончания срока, на который она выдана, допускала неоднозначное толкование и как обязанность «направить» гарантию до указанного срока и как обязанность «обеспечить получение» ее бенефициаром до истечения срока.
Поскольку статья 165.1 Гражданского кодекса Российской Федерации, разъясняющая порядок и последствия совершения одним лицом действий по доставке юридически значимых сообщений, с которыми закон или сделка связывает гражданско-правовые последствия для другого лица, вступила в действие с 01.09.2013, основания использовать эти разъяснения для толкования банковской гарантии, выданной 28.05.2012, отсутствуют. Поэтому ссылку судов нижестоящих инстанций на названную норму для толкования спорного положения банковской гарантии судебная коллегия считает ошибочной»
Далее суд, не делая выводов относительно системного толкования ст. 165.1 и 194 ГК, толкует спорное положение договора, определяющее порядок направления требования по гарантии, contra proferentem, обращая внимание, что спорное положение в договор внёс гарант. На основании сказанного ВС решает спор в пользу истца, основываясь на толковании договора, а не на положениях закона.
Тем не менее обстоятельства дела и точная формулировка решения не смущают нижестоящие суды, которые констатируют общее правило толкования рассматриваемых норм.
Например, АС Московского округа в своем постановлении от 04.10.2017 по делу № А40-158221/2015 указывает:
«Отклоняя довод ответчика о получении требования истца по банковской гарантии по почте после истечения срока действия банковской гарантии суд первой инстанции правильно сослался на правовую позицию Верховного Суда Российской Федерации, изложенную в Определение Верховного Суда Российской Федерации от 12.10.2015 № 305-ЭС15-8885, согласно которой датой «представления» требования следует считать именно дату направления требования, а не дату его получения гарантом [курсив мой. – А.А.].
Поскольку в соответствии со ст. 194 ГК требование о выплате по банковской гарантии и приложенные к нему документы истец направил в адрес ответчика ценным письмом с описью вложения 28.11.2014, то есть до истечения последнего дня срока действия банковской гарантии – 30.11.2014, довод ответчика о неправильном применении судами положений ст. 165.1 ГК подлежит отклонению судом кассационной инстанции, как основанный на ошибочном и избирательном понимании норм материального права»
Аналогичную позицию высказывают суды и в других подобных делах, расширительно толкуя определение Верховного Суда.
Окончательно позиция была генерализована ВС в п. 4 «Обзора судебной практики разрешения споров, связанных с применением законодательства о независимой гарантии» (утв. Президиумом ВС 05.06.2019):
«Требование о платеже по независимой гарантии считается представленным своевременно, если оно направлено гаранту в пределах срока действия гарантии и условиями независимой гарантии не предусмотрено иное (например, что момент предъявления требования определяется исходя из момента его доставки гаранту).
Положения п. 1 ст. 165.1 ГК РФ, согласно которым гражданско-правовые последствия возникают с момента доставки юридически значимых сообщений либо с момента, когда они считаются доставленными, означают, что именно этими моментами определяется начало течения срока, отведенного гаранту п. 2 ст. 375 ГК РФ на рассмотрение требования бенефициара»
Таким образом, применительно к порядку предъявления требования по банковской гарантии Верховный Суд разрешил конфликт п. 1 ст. 165.1 ГК и п. 2 ст. 194 ГК следующим образом: бенефициар считается направившим требование в срок, если сдал его в отделение связи в пределах срока действия гарантии (п. 2 ст. 194 ГК), но правовой эффект такого требования возникнет лишь после получения / реализации фикции получения гарантом требования (ст. 165.1 ГК).
Мы полагаем, что решение стало предметом компромисса, учитывающего, что российские банки часто недобросовестно отказываются выплачивать бенефициарам денежную сумму по независимой гарантии со ссылкой на формальные основания.
Практика судов по вопросу соотношения п. 2 ст. 194 и ст. 165.1 ГК при рассмотрении дел об оспаривании решений государственных органов отличается противоположным подходом.
- Так, ОАО «Строительное управление Дальневосточного военного округа» обратилось в суд с требованием о признании незаконным решения Управления федеральной службы государственной регистрации, кадастра и картографии по Сахалинской области об отказе в государственной регистрации права.
Постановлением от 11.08.2015 по делу № А59-4906/2014 АС Дальневосточного округа констатировал: «Доводы заявителя жалобы сводятся к тому, что из системного толкования положений ст. 194 ГК РФ, ст. 19 Федерального закона от 21.07.1997 № 122-ФЗ “О государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним” следует, что заявление как о приостановлении государственной регистрации, так и об отказе в совершении государственной регистрации может быть подано в регистрирующий орган до двадцати четырех часов последнего дня исчисляемого срока посредством почтового отправления, с описью вложения и уведомлением о вручении».
Однако суд отверг описанную позицию, основываясь на том, что «согласно ч. 1 ст. 194 ГК РФ, если срок установлен для совершения какого-либо действия, оно может быть выполнено до двадцати четырех часов последнего дня срока». Вместе с тем, «если это действие должно быть совершено в организации, то срок истекает в тот час, когда в этой организации по установленным правилам прекращаются соответствующие операции». Следовательно, отметил суд, соответствующие документы должны были быть предоставлены в Росреестр к указанному им сроку, а фикция абз. 2 ст. 194 ГК здесь неприменима.
- Схожую позицию высказал и Суд по интеллектуальным правам в постановлении от 14.05.2014 по делу № А40-58824/2013.
Суд отказал в удовлетворении заявления ООО «Сибирская проектно-инжиниринговая компания» о признании незаконным решений Роспатента по досрочному прекращению действия патента на изобретение и по отказу в удовлетворении ходатайства о восстановлении действия патента на изобретение.