Иск по п. 3 ст. 65.2 ГК v. восстановление корпоративного контроля ЧАСТЬ 3

Попробуем на основе формулировок п. 3 ст. 65.2 ГК, а также складывающейся судебной практики описать условия применения рассматриваемого средства защиты.

В первую очередь истец должен доказать, что он в прошлом являлся участником корпорации, а потому имеет право требовать «возвращения ему доли участия». По-видимому, для этого истцу достаточно будет представить доказательства из соответствующего реестра на некоторый момент в прошлом. Как представляется, в рассматриваемом случае для обоснования активной легитимации нет необходимости демонстрировать непрерывную цепочку приобретений доли с момента регистрации соответствующей корпорации в силу принципа публичной достоверности реестра. Это, конечно, не лишает ответчика возможности оспаривать тот факт, что доля когда-либо принадлежала истцу (несмотря на запись в реестре).

Пожалуй, ключевое условие удовлетворения рассматриваемого иска, – это то, что запись о принадлежности истцу доли была исключена из реестра помимо его воли. Законодатель в п. 3 ст. 65.2 ГК использует в этом отношении не вполне стандартную формулировку, указывая, что истец утратил долю «помимо своей воли в результате неправомерных действий других участников или третьих лиц». В данном случае возникает ощущение избыточности выражений: законодатель одновременно говорит об утрате и «помимо воли», и «в результате неправомерных действий других участников или третьих лиц», хотя достаточно было бы и одной из указанных формулировок, разницу между которыми крайне непросто установить. По-видимому, подобное использование плеоназма («море-океан») является скорее стилистическим приемом, направленным на усиление в законе акцента на ключевом условии применения рассматриваемого средства защиты: истец только тогда может заявлять требования на основании п. 3 ст. 65.2 ГК, когда его воля на внесение изменений в реестр о переходе доли отсутствовала.

Какие ситуации потенциально должны признаваться утратой доли помимо воли прежнего участника?

Во-первых, приведенные формулировки, без сомнения, должны охватывать случаи внесения изменений в реестр на основании подложных документов. Примечательно, что п. 3 ст. 65.2 ГК специально уточняет, что такие неправомерные действия могут быть совершены как другими участниками, так и третьими лицами (ср. с формулировками абз. 2 п. 2 ст. 51 ГК, где речь идет только о третьих лицах). Это не оставляет сомнений, что для целей рассматриваемого средства защиты законодатель переносит риски подлога со стороны иных товарищей по корпорации с истца на ответчика.

Во-вторых, доля должна считаться утраченной «помимо воли», если она была передана на основании сделки, заключаемой под влиянием обмана, насилия или угрозы (ст. 179 ГК). В таком случае невозможно говорить о добровольной передаче доли истцом. В то же время иные основания недействительности сделки, по которой истец передал долю иному лицу, сами по себе не свидетельствуют об отсутствии воли истца на передачу доли. Именно такой подход преобладает в судебной практике применительно к сделкам с недвижимостью.

В-третьих, мыслимо, что запись о принадлежности доли может быть исключена из реестра в результате ошибки регистрирующих органов или иного лица, ведущего реестр. В таком случае, по-видимому, также стоит вести речь об утрате доли «помимо воли» истца.

Одной из принципиальных особенностей иска о «восстановлении корпоративного контроля» в доктрине иногда называют возможность использовать его в том числе для возврата такой доли в корпорации, которая претерпела определённые трансформации. В частности, в качестве примера приводится возможность требовать возврата доли того же размера после (а) увеличения уставного капитала или (б) преобразования соответствующей корпорации. Некоторые авторы полагают, что иск о «восстановлении корпоративного контроля» является уникальным средством защиты, поскольку он, в отличие, например, от реституции или квази-виндикации, позволяет добиться возврата в том числе и такой «трансформированной» доли.

Формулировки п. 3 ст. 65.2 ГК, с одной стороны, не препятствуют тому, чтобы интерпретировать их таким образом: истец имеет право требовать возврата доли участия, которую он утратил. Если считать, что для целей данной категории споров под долей должны пониматься определённые права, обеспечивающие некоторую степень влияния на общее дело, ведущееся через корпорацию, то не должно быть препятствий для истребования «трансформированной» доли.

С другой стороны, не вполне ясно, почему описанный способ реализации вдруг объявляется некоей особенностью рассматриваемого иска. Несколько сложно понять, какие препятствия имеются для того, чтобы таким же образом работали бы и иск о возврате доли, переданной на основании недействительной сделки, и квази-виндикационный иск в отношении доли и т.д. Тот факт, что имущество может претерпевать некоторые изменения, вряд ли может сам по себе служить основанием для прекращения прав на него по той лишь причине, что имущество «видоизменилось до неузнаваемости». Российскому праву известен целый ряд примеров, когда существенные перемены, затрагивающие долю, не влекут прекращение прав в отношении нее. Так, согласно п. 5 ст. 358.17 ГК конвертация ценных бумаг в иные ценные бумаги или иное имущество не влечёт прекращения залога – залог продолжает действовать, но в отношении новых ценных бумаг или иного имущества. Более того, та же идея прямо зафиксирована в п. 2 ст. 149.3 ГК для случаев квази-виндикации бездокументарных ценных бумаг: «Если бездокументарные ценные бумаги, которые правообладатель вправе истребовать, были конвертированы в другие ценные бумаги, правообладатель вправе истребовать те ценные бумаги, в которые были конвертированы ценные бумаги, списанные с его счёта». Эти частные случаи, в явном виде закреплённые в законодательстве, свидетельствуют о наличии более общего принципа о наличии своеобразного «трейсинга» в российском праве: право совершенно необязательно прекращается при видоизменении объекта. Как следствие, конвертация доли сама по себе не должна лишать участника возможности пользоваться какими-либо средствами защиты вне зависимости от того, идет ли речь об иске по п. 3 ст. 65.2 ГК, о реституции или о квази-виндикации.

Аналогичным образом увеличение уставного капитала, влекущее размывание доли, изначально принадлежавшей участнику, может не лишать его возможность требовать её назад по реституции или квази-виндикации. Ключевым в данном случае будет вопрос о добросовестности или недобросовестности ответчика. Именно такое решение содержится в п. 5 ст. 147.1 ГК применительно к решению частного вопроса, касающегося документарных ценных бумаг (в силу п. 6 ст. 143 ГК это правило применяется и к бездокументарным ценным бумагам): незаконный владелец, воспользовавшийся предоставленным ценной бумагой преимущественным правом приобретения какого-либо имущества, должен вернуть такое приобретенное имущество при условии возмещения его стоимости по цене приобретения, а при недобросовестности – также ещё и возместить убытки истинному правообладателю. Есть все основания применять тот же подход и для иных случаев, когда ответчик, действуя на основании реестровой видимости принадлежности доли, увеличивает свою долю, например, путем внесения дополнительного вклада в уставный капитал, в том числе при реализации преимущественного права подписки (ст. 40 Федерального закона от 26.12.1995 № 208-ФЗ «Об акционерных обществах», далее – Закон об АО).

Таким образом, вряд ли вполне справедливо считать, что только иск из п. 3 ст. 65.2 ГК даёт возможность возвратить истцу долю, претерпевшую трансформацию после, например, преобразования или увеличения уставного капитала. Это не должно признаваться особенностью рассматриваемого иска, поскольку аналогичный подход должен применяться и при реституции или квази-виндикации в отношении доли в корпорации.

Стоит также отметить, что сложившаяся в литературе традиция именовать средство защиты, предусмотренное п. 3 ст. 65.2 ГК, иском о «восстановлении корпоративного контроля», выглядит крайне неудачной ещё и по той причине, что истец может требовать возврата любой доли. Законодатель не ограничивает возможность подачи иска только теми случаями, когда был утрачен позитивный или негативный контроль над корпорацией. Наоборот, согласно буквальному тексту п. 3 ст. 65.2 ГК возврату подлежит любая доля в корпорации, даже самая миноритарная.

Пункт 3 ст. 65.2 ГК формально прямо говорит о том, что истец может вернуть только долю в коммерческой корпорации, т.е., например, в ООО, АО, производственном кооперативе, хозяйственном партнёрстве и т.д. Такое решение законодателя выглядит достаточно спорным, потому что не вполне ясно, чем коммерческие корпорации так фундаментально отличаются от некоммерческих с точки зрения использования средств защиты участников. Хотя участник некоммерческой корпорации не может рассчитывать на то, что доля участия позволит ему получать какую-либо прибыль, он может всё равно быть чрезвычайно заинтересован в возврате утраченной доли, так как, например, ему важно сохранять контроль над некоммерческой корпорацией, получать информацию о её делах и т.д.

Видимо, интуитивно понимая спорность обсуждаемого решения, российские суды в тех случаях, когда п. 3 ст. 65.2 ГК напрямую не может быть применён, так как заявлен иск о восстановлении прав участия в некоммерческой корпорации, ссылаются непосредственно на абз. 3 ст. 12 ГК (восстановление положения, существовавшего до нарушения права).

Ответчиком по рассматриваемому иску является лицо, значащееся в качестве участника корпорации, в т.ч. согласно соответствующей записи в реестре (если таковая имеется). Как уже отмечалось выше, по-видимому, законодатель предполагает, что ответчик полноценным образом приобрёл долю и стал участником в корпорации с точки зрения не только формальной, но и материальной легитимации. В противном случае не вполне ясно, почему истец должен выплачивать какую-либо компенсацию в пользу ответчика, поскольку он мог бы просто забрать то, что принадлежит ему по праву. Наличие компенсации, наоборот, демонстрирует, что истец фактически «выкупает» долю у того, кому она на соответствующий момент времени принадлежит. Иными словами, иск по п. 3 ст. 65.2 ГК может быть условно описан следующей формулой: «отдай мне своё за компенсацию».

Основание, по которому ответчик стал полноценным обладателем доли, законодателя явно не интересует. В то же время не так просто представить ситуацию, когда ответчик мог бы приобрести долю в плане как формальной, так и материальной легитимации, несмотря на утрату доли истцом помимо его воли. Единственным примером, который приходит в голову, является ситуация, когда акции в ПАО были списаны со счёта помимо воли истца, а ответчик впоследствии приобрёл их, например, на организованных торгах (абз. 2 п. 1 ст. 149.3 ГК). В таком случае акции действительно больше не принадлежат истцу и начинают принадлежать ответчику, в том числе полагавшемуся на видимость прав (связываемую с наличием записи в реестре). В иных ситуациях утрата доли помимо воли обычно блокирует возможность третьих лиц полагаться на видимость реестра, что исключает добросовестное приобретение соответствующей доли (см. абз. 1 п. 17 ст. 21 Закона об ООО).

Кроме того, с точки зрения российского права не вполне ясным является вопрос о последствиях «смешения» долей участия в корпорации. Представим, что лицо, уже обладающее долей участия (акциями), получает также некоторую дополнительную долю участия (акции), утраченную истцом помимо его воли. Поскольку мы зачастую не сможем отграничить (индивидуализировать) первоначальную долю от дополнительной доли, возникает вопрос о том, кому она в действительности принадлежит после произошедшего «смешения» (целиком ответчику; в долях истцу и ответчику и т.д.). Детальный анализ данного вопроса выходит за рамки настоящей статьи, а ответ на него зависит от общего подхода к последствиям аналогичных случаев смешения в российском праве – отметим лишь, что такое «смешение» могло бы рассматриваться в качестве ещё одного основания для того, чтобы ответчик становился действительным обладателем доли, хотя бы та и была утрачена помимо воли истца.

Почему при разрешении спора между бывшим участником и нынешним участником законодатель предлагает суду занять сторону первого из них? По-видимому, логика такого решения состоит в том, что субъект, ранее бывший обладателем доли и утративший её помимо воли, должен иметь реальную возможность вернуть её назад. Скорее всего, законодатель предполагал, что возврат доли является более эффективным средством защиты, нежели взыскание убытков, которые в рассматриваемой категории нарушений прав будет крайне непросто установить. Исходя из этого, именно бывший участник побеждает в споре с текущим, хотя и оказывается обязан выплатить «справедливую компенсацию».

Весьма важным является вопрос о том, как истцу определить, к кому именно из текущих участников ему следует предъявлять иск по п. 3 ст. 65.2 ГК. В судебной практике можно найти немало дел, где этот вопрос не вызывает особых сложностей, так как доля находится в руках именно тех лиц, в результате чьих недобросовестных действий истец и утратил долю помимо своей воли. В то же время если доля оказывается перепродана по частям разным лицам, в чьих руках она ещё и «смешивается» с уже имевшейся долей, рассматриваемая проблема становится намного более сложной. Пункт 3 ст. 65.2 ГК, по-видимому, следует толковать таким образом, что истец должен проследить всю цепочку сделок и предъявлять своё требование о возврате только к тому ответчику (тем ответчикам), в чьих руках находится та доля, что была утрачена, или её часть. Именно по этой причине законодатель говорит о праве истца на возврат «доли участия, перешедшей к иным лицам». Иными словами, возвращаться должна именно та доля, что когда-то принадлежала истцу.

Как было показано выше, иск о «восстановлении корпоративного контроля» формировался в российской судебной практике и доктрине в качестве средства защиты, применимого исключительно при недобросовестности ответчиков. Данное обстоятельство специально подчеркивалось и в актах Президиума ВАС РФ, и в литературе.

Тем не менее, как нетрудно заметить, п. 3 ст. 65.2 ГК совершенно не обращает внимания на это обстоятельство, что ещё раз подчеркивает существенный разрыв между рассматриваемым требованием и иском о «восстановлении корпоративного контроля». Для целей удовлетворения иска о возврате доли по п. 3 ст. 65.2 ГК не имеет значения, добросовестен ответчик или нет. Ключевым фактором является то, что истец утратил долю помимо своей воли, т.е. наличие некоторых явно недобросовестных действий, лежащих в основе потери реестровой записи о принадлежности доли. Были эти действия совершены ответчиком или кем-то другим, не играет роли для удовлетворения иска.

В литературе встречается утверждение, что в п. 3 ст. 65.2 ГК «учтены интересы добросовестныхприобретателей корпоративных прав (курсив мой. – И.Ч.)». С данным тезисом можно согласиться в том смысле, что анализируемый пункт содержит правила, которые могут позволить суду учесть добросовестность ответчика. Например, суд потенциально мог бы разным образом определять размер «справедливой компенсации», подлежащей уплате при удовлетворении иска (см. подробнее раздел 4.6.), в зависимости от добросовестности или недобросовестности ответчика. Однако с формальной точки зрения для возврата доли истцу по п. 3 ст. 65.2 ГК добросовестность или недобросовестность ответчика иррелевантны, так как в законе они напрямую не упоминаются.

Одной из ключевых характеристик рассматриваемого средства защиты является то, что истец вправе требовать возврата доли только при выплате в пользу ответчика «справедливой компенсации». Иными словами, фактически речь идет о принудительном выкупе истцом доли у ответчика. Использование в данном случае термина «справедливая компенсация» не может не вызывать некоторых вопросов. Во-первых, зачем законодатель специально уточняет, что компенсация должна быть «справедливой» (а в иных случаях установления обязанности произвести компенсацию – например, компенсацию морального вреда – он об этом не говорит)? Неужели суд, удовлетворяя иск, может установить несправедливую компенсацию?

Во-вторых, насколько точно в данном случае вести речь о «компенсации», а не об «уплате стоимости доли»? Скорее всего, законодатель, используя термин «компенсация», постарался таким образом избежать вопроса о правовой квалификации соответствующих выплат в пользу ответчика: являются ли они уплатой цены, возмещением убытков, неосновательного обогащения или чего-то ещё (так, в литературе можно встретить мнение о том, что такие выплаты в действительности направлены на недопущение неосновательного обогащения на стороне истца). Однако в реальности термин «компенсация» лишь маскирует проблему, оставляя суды в полной неопределённости и без каких-либо ориентиров в отношении правил расчёта выплаты в пользу ответчика.

Кроме того, проблема с использованием данного термина состоит в том, что он часто применяется для обозначения таких категорий выплат, которые не подчиняются общим правилам о возмещении убытков. Так, компенсация морального вреда (ст. 151 ГК) или компенсация при нарушении исключительных прав (п. 3 ст. 1252 ГК) определяются судом по своему усмотрению и потенциально в отрыве от имущественных потерь истца. В то же время применительно к п. 3 ст. 65.2 ГК компенсация, наоборот, должна выполнять сугубо восстановительную функцию: ответчик получает выплату, позволяющую компенсировать ему утрату сугубо имущественной ценности. По этой причине использование термина «компенсация» в рассматриваемой ситуации кажется ещё менее удачным.

В каком размере должна присуждаться «справедливая компенсация» в пользу ответчика? К сожалению, однозначный ответ на этот вопрос практически невозможен ввиду необычности средства защиты, которое мы рассматриваем, и отсутствия у него каких-либо близких аналогов. Если видеть в иске по п. 3 ст. 65.2 ГК способ принудительного выкупа доли, то, по-видимому, речь должна идти о выплате ответчику рыночной стоимости доли, учитывающей, помимо прочего, его дополнительные вклады в уставный капитал и/или имущество корпорации (а также потенциально иное финансирование, предоставленное в пользу корпорации, например, по заниженной процентной ставке). Альтернативное решение могло бы состоять в том, чтобы взыскивать в пользу ответчика только расходы, связанные с приобретением доли. Однако оно ставило бы его в слишком незащищенное положение, так как лишало бы возможности возместить потери, связанные с ростом стоимости доли за период после её приобретения. При этом если ответчиком является недобросовестное лицо, в том числе тот субъект, по вине которого произошла утрата доли истцом, размер компенсации может потенциально рассчитываться иным образом с учётом вклада самого ответчика в сложившуюся ситуацию (см. подробнее раздел 4.7.).

Должен ли суд по собственной инициативе принимать решение о выплате компенсации в пользу ответчика? Ответ на этот вопрос не вполне очевиден. С одной стороны, принцип диспозитивности, являющийся одним из ключевых в процессуальном праве, предполагает, что суд не должен рассматривать этот вопрос без заявлений каких-либо требований со стороны ответчика. С другой стороны, п. 3 ст. 65.2 ГК может быть истолкован таким образом, что выплата «справедливой компенсации» является, по сути, условием для удовлетворения иска о возврате доли, вследствие чего суд не может его проигнорировать даже в отсутствие возражений или встречного иска со стороны ответчика.

В любом случае, если суд столкнулся с необходимостью разрешить вопрос о компенсации, то иск по п. 3 ст. 65.2 ГК приобретает весьма специфическую черту: при удовлетворении иска суд должен одновременно удовлетворить и требование к истцу. Эта черта не является совсем уникальной: схожая ситуация может складываться, например, при рассмотрении иска об истребовании доли, приобретённой в нарушение преимущественного права покупки доли, – удовлетворяя требование истца, суд может одновременно присудить его к выплате в пользу ответчика. В связи с этим применительно к п. 3 ст. 65.2 ГК могли бы использоваться те же судебные подходы, которые уже сформировались при разрешении споров о реализации преимущественного права покупки. В частности, до удовлетворения иска суд должен удостовериться в платёжеспособности истца, в том числе потребовав внести сумму «справедливой компенсации» в депозит суда. В то же время представляется, что истец может и иным образом обосновать свою способность выплатить ответчику компенсацию (например, представить независимую гарантию, выданную банком).

Пункт 3 ст. 65.2 ГК прямо указывает на право истца, помимо возврата доли, требовать возмещения убытков «за счёт лиц, виновных в утрате доли». Оставляя в стороне вопрос о том, с какой целью законодатель вдруг специально решил напомнить о возможности защиты своих прав путём взыскания убытков, отметим следующее. Во-первых, законодатель проводит чёткое разграничение того, к кому должен предъявляться иск о возврате доли (текущий участник корпорации), и к кому – о возмещении убытков («лицо, виновное в утрате доли»). Это ещё раз подчеркивает то, что ответчик по первому иску может быть абсолютно добросовестным лицом, никак не связанным с утратой доли истцом (вследствие чего истец и выплачивает ответчику «справедливую компенсацию»). Во-вторых, если всё же ответчик по иску о возврате доли как раз и является тем, кто виновен в утрате доли, то, по-видимому, ни о какой выплате компенсации в его пользу речи идти не может – напротив, именно он должен возместить убытки, причинённые истцу.

Важной особенностью иска по п. 3 ст. 65.2 ГК является то, что суд обладает дискрецией в отношении удовлетворения или отказа в иске. Об этом прямо говорит второе предложение анализируемого пункта:

«Суд может отказать в возвращении доли участия, если это приведет к несправедливому лишению иных лиц их прав участия или повлечет крайне негативные социальные и другие публично значимые последствия»

Иными словами, даже если истец сможет доказать наличие всех оснований для удовлетворения иска, суд всё равно не всегда обязан удовлетворять заявленное требование о возврате доли. Более того, с учётом расплывчатости обстоятельств, дающих суду возможность отказать в иске (о чём подробнее будет сказано ниже), вполне можно вести речь о том, что иск по п. 3 ст. 65.2 ГК в действительности является дискреционным средством защиты: суд фактически удовлетворяет такой иск по собственному усмотрению.

Установленные в п. 3 ст. 65.2 ГК основания, при наличии которых суд может не удовлетворять иск, являются максимально неопределёнными.

Во-первых, законодатель ведёт речь о том, что в иске может быть отказано, если возврат доли приведёт к «несправедливому лишению иных лиц их прав участия». С учётом того, что удовлетворение иска о возврате доли истцу всегда влечёт лишение ответчика соответствующих прав участия в корпорации, фактически вопрос, который ставится перед судом, сводится к тому, будет ли это справедливым в конкретном случае или нет. Понять, как должен поступать суд в таком случае, крайне сложно. С одной стороны, если ответчик является недобросовестным (например, он содействовал утрате доли истцом или ему было известно о такой утрате), то вряд ли удовлетворение иска по п. 3 ст. 65.2 ГК может показаться кому-либо несправедливым (несправедливой может, напротив, показаться выплата компенсации в пользу такого ответчика). С другой стороны, было бы странным ограничивать применение п. 3 ст. 65.2 ГК только теми случаями, когда ответчик недобросовестен. В противном случае законодатель бы прямо указал, что такая недобросовестность является непременным условием для удовлетворения иска о возврате доли. Более того, как отмечалось выше, вызывает серьёзные сомнения, что основное правило, содержащееся в п. 3 ст. 65.2 ГК, было сформулировано специально для случаев возврата доли от того, кто её фактически украл или знал о краже, потому что иначе неясно, зачем правообладатель что-либо компенсирует такому лицу. Таким образом, по-видимому, по мысли законодателя, должны быть такие ситуации, когда возврат доли будет считаться «справедливым» (поскольку доля передаётся тому, кто её когда-то утратил помимо своей воли), а ответчик при этом является добросовестным. Кроме того, в отечественной литературе указывается, что даже добросовестный ответчик может претендовать на сохранение за собой доли только «в исключительных случаях». В то же время ни законодатель, ни практика ВС РФ не дают никаких чётких ориентиров для нижестоящих судов в отношении того, когда отказ в иске будет справедливым, а когда – нет.

Во-вторых, суд может отказать в иске, если возврат доли повлечёт «крайне негативные социальные и другие публично значимые последствия». Использованные формулировки не могут не вызывать недоумения. Спор о возврате доли между истцом и ответчиком – это спор между двумя частными субъектами. Его разрешение должно оцениваться, исходя из частных интересов указанных сторон. На каком основании при рассмотрении гражданско-правового спора, касающегося принадлежности доли в корпорации, должны приниматься во внимание не частноправовые интересы? Более того, не так просто представить, как возврат доли тому, кому она когда-то принадлежала, в принципе может повлечь какие-либо социальные, а уж тем более другие публично значимые последствия. Конечно, если ответчиком по иску является публично-правовое образование, то изъятие у него имущества (хотя бы и с учётом «справедливой компенсации») в какой-то степени может иметь публично значимые последствия, так как окажет влияние на состав имущества этого образования и т.д. Однако их, конечно, нельзя признать «крайне негативными», равно как нельзя и предоставлять публично-правовым образованиям бóльшую степень защиты по искам о возврате доли, чем частным лицам.

Наверное, можно было бы подумать над следующим примером того, когда возврат доли может иметь негативные социальные последствия. Истец утрачивает долю, а впоследствии эта доля отчуждается неограниченному кругу лиц в результате публичного предложения (IPO), а затем начинает продаваться через биржу. В таком случае удовлетворение иска по п. 3 ст. 65.2 ГК, предъявленного к ничего не подозревающим частным инвесторам (физическим лицам, пенсионным фондам и т.д.), действительно могло бы рассматриваться в качестве влекущего «крайне негативные социальные и другие публично значимые последствия». В то же время для отказа в подобном иске суду достаточно было бы прийти к выводу просто о несправедливости возврата доли в рассматриваемом примере, поскольку иначе подрывалось бы доверие к публичным размещениям акций и покупке акций на бирже. Иными словами, первое основание для отказа в иске по п. 3 ст. 65.2 ГК и в данном примере, и, вероятнее всего, во всех иных прекрасно заместило бы собой второе. По этой причине рассматриваемое второе основание для отказа кажется совершенно лишним и скорее чужеродным элементом в ГК.

В любом случае каждое из оснований для отказа в иске, как было показано выше, является в максимальной степени каучуковым. Это приводит к тому, что иск о возврате доли по п. 3 ст. 65.2 ГК превращается в такой иск, удовлетворение которого целиком и полностью зависит от дискреции суда и представлений конкретного судьи о справедливости, что слабо сочетается с принципом правовой предсказуемости и определённости.

Последствием отказа истцу в возврате доли, как прямо указывает законодатель, является выплата в пользу истца «справедливой компенсации, определяемой судом» со стороны «лиц, виновных в утрате доли участия». В очередной раз формулировки, использованные в п. 3 ст. 65.2 ГК, удивляют своей загадочностью.

Начнём с того, что, кажется, будто, по мысли законодателя, указанное последствие отказа в иске применяется автоматически: если в иске отказано, то суд принимает решение об уплате компенсации. Однако это, очевидно, не так. Во-первых, если ответчик не был виновен в утрате истцом доли, то он, конечно, не должен производить никаких выплат в пользу истца. Во-вторых, с учётом принципа диспозитивности в процессуальном праве, есть сомнения, что суд может рассматривать требование о выплате компенсации в пользу истца, если истец такого требования не заявлял.

Кроме того, в очередной раз удивляет использование законодателем термина «справедливая компенсация» (в данном случае ещё и подкреплённое явно излишним уточнением, что она «определяется судом»). Выше уже были отмечены очевидные недостатки употребления данного термина. Добавим лишь, что в контексте отказа в иске о возврате доли термин «справедливая компенсация» выглядит ещё менее уместно. До подачи иска о возврате доли у лица, утратившего долю помимо воли, среди прочих средств защиты было обычное притязание о возмещении убытков со стороны того, кто фактически «украл» эту долю. Неужели после отказа в иске по п. 3 ст. 65.2 ГК это притязание превращается в иск о выплате «справедливой компенсации, определяемой судом»? По-видимому, стоит признать, что и в данном отношении юридическая техника подвела законодателя, поскольку вряд ли можно предполагать, что он имел в виду такую «трансформацию» доступных истцу притязаний при отказе в иске.

В литературе использование в п. 3 ст. 65.2 ГК термина «компенсация» иногда объясняется тем, что, в отличие от убытков, истцу не приходится обосновывать её размер. Однако такой подход, к сожалению, не находит поддержки в самих формулировках п. 3 ст. 65.2 ГК.